М.Н. Панчёхина
Театр судьбы в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»
В последнем произведении М.А. Булгаков осуществил синтез эпического и драматического начал: по своим жанровым характеристикам «Мастер и Маргарита» является романом-театром. В его рамках действующие лица могут быть рассмотрены как актёры одной труппы, для которых вся жизнь – игра. Однако М.А.Булгаков – мистический писатель, а потому он пишет не столько о жизни своих героев, сколько об их судьбе. Угадывание Мастера («О, как я угадал»), провиденческие предчувствия Маргариты («Я верую! Что-то произойдёт»), наконец, пророческий тон Иешуа («Настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти») позволяют говорить о том, что свою и чужую судьбу герои способны предвосхищать при помощи особых духовных усилий. Она также может быть предсказана в конкретной – будто бы игровой – форме и ситуации: «Вам отрежут голову», «Заседание не состоится». Главных булгаковских героев – Мастера и Маргариту – сталкивает именно судьба как некий сверхреальный принцип, предписание. Для его реализации необходимо исполнить те роли, которые есть в обычной жизни: Маргарита играет социальную роль жены, Мастер – историка и музейного работника. Сценическое пространство булгаковского романа позволяет многократно менять маски, одежды, декорации, освещение. Читатель «Мастера и Маргариты» участвует в театральном действе, основа которого – человеческие жизни и судьбы.
Д.К. Первых
«Поэтика очевидца» в осмыслении Н.А. Добролюбова
В 1858 г. редакторат «Современника» избирательно относится к новым публикациям о Крымской войне, включая в номер лишь качественные материалы очевидцев («Севастополь и его окрестности в настоящее время» Д. Афанасьева). Не остаются без внимания и статьи иных журналов, направленные на осмысление причин и итогов войны, даже если эти публикации не соответствуют политике «Современника» и заставляют усомниться в правоте их автора. В мартовском номере находим резкую критику Добролюбова на статью И. Кокорева «Путь севастопольцев» («Русская беседа»), где автор дает философско-религиозное объяснение обстоятельствам Крымской войны. «Севастопольский гром», – пишет Добролюбов, – Кокорев объясняет гневом Божьим за утрату христианского «самозабвения и общелюбия», а не последствием «дипломатических недоразумений». «Нет, г. Кокорев, – возражает критик, – тот, кто, по словам Спасителя, велит солнцу одинаково восходить над злыми и добрыми и кто посылает дождь на праведных и неправедных, тот не явит своего гнева». В этой фразе просматривается намек на истинных виновников войны. Причины войны Добролюбов сводит не к мистике, а реальным историческим факторам, внешней и внутренней политике России. Всяческие домыслы редакторат отбрасывает, принимая во внимание лишь исторические факты и свидетельства очевидцев. Но жесткий отбор проходят и эти тексты. Одного рассказа участника событий читателю, по мнению журнала, недостаточно. Принципы «Современника» в подборке материалов – точность историко-географического материала и широкий объективный комментарий. Критическому разгрому подверглись мемуары А.И. Ершова «Севастопольские воспоминания артиллерийского офицера» (СПб., 1858). «Занимательность его воспоминаний много выиграла бы, если бы он пополнил их и другими сведениями, которые так легко было собрать на месте», – комментирует Добролюбов. Поэтому по книге Ершова не понятно, кто виноват, что сражение на Черной речке 4 августа 1855 г. было проиграно. Похвалы критика заслужила книга об этом же сражении штабного офицера Н.В. Берга «Записки об осаде Севастополя» (М., 1858), где автор к подробному рассказу прилагает план сражения, пробуждая аналитическую мысль читателя. Общий вывод из статьи Добролюбова касается перспектив литературы о Крымской войне: потребность читателя состоит в документально-историческом описании войны и философско-гуманистическом ее осмыслении.
Н.Н. Пириева
Природа комического и способы его создания в повести Дж.Стейнбека «Квартал Тортилья-Флэт»
Смех как форма проявления комического играет в художественной литературе огромную роль. Диапазоны его идейно-эстетических возможностей очень широк – от громогласного фривольно-озорного карнавального смеха Рабле и язвительного вольтеровского смеха, которого по меткому выражению Н.В.Гоголя, боится даже тот, кто уже ничего на свете не боится, до легкого и светлого смеха М. Твена, О. Генри и множества других менее известных мастеров смеха всех времен и народов. Давно замечено, что смех может быть разрушительным и может быть созидательным. В первом случае он квалифицируется как сатирический смех, объектом которого являются как правило негативные стороны общественно значимых структур социального устройства, во втором – как смех юмористический, направленный на незначительные отклонения от нормы в целом позитивных явлений и персонажей.
В сущности, сатира отличается от юмора не столько объектом осмеяния, сколько характером отношения писателя к изображаемому явлению. По мнению А.Д. Михилева, именно «позиция художника, идейно-эмоциональная оценка им описываемого явления, безусловно, оказывает решающее влияние на выбор характера смеха, – сатирического или юмористического. В то же время нельзя недооценивать качественной сущности, т.е. объективной социальной значимости осмеиваемого явления». С этой точки зрения, комическое в повести лауреата премии Дж.Стейнбека «Квартал Тортилья-Флэт» («Tortilla Flat»(1935), что в переводе означает «Лепешечная долина», безусловно, тяготеет к юмористической форме. Причем в данном случае – это юмор доброжелательный, в основе которого лежит глубокое уважение писателя к своим героям, по сути дела, маргиналам, которые, не смогли или не захотели вписаться в антигуманную систему американского бизнеса. Под пером писателя невзрачный поселок, населенный, казалось бы, ничем не примечательными людьми, преображается в символ подлинной человечности, из его первобытной неустроенности на первый план выходят «хорошие люди, веселые и добрые, честные в своих плотских желаниях и прямодушные, истинно вежливые, а не просто учтивые».
Повесть о нищем квартале превращается в повесть о дружбе, о благородных помыслах и благородных поступках обитателей этого квартала. Дом одного из героев, Дэнни, становится подобен Круглому столу, а друзья Дэнни – рыцарями Круглого стола, которым суждено сотворить много добра и подвигов ради обездоленных. Подвиги эти хотя и носят в определенной мере пародийный характер по отношению к собственно рыцарским подвигам сподвижников короля Артура, тем не менее являются проявлениями внутреннего благородства, душевной щедрости героев и их готовности прийти на помощь слабым и обездоленным. Для героизации и проявления глубинной человечности своих отверженных коммерческим обществом персонажей писатель использует широкий спектр приемов комических приемов, в частности: окрашенное юмором название всех глав (напр., седьмая глава «О том, как друзья Дэнни в канун дня святого Андрея искали заколдованный клад. О том, как Пилон нашел его и как позже саржевые брюки дважды переменили владельца); комические имена [Пилон (магарыч), Иисус Мария Коркоран, Большой Джо Португалец]; юмористические характеристики героев (например, тюремный надзиратель Тито Ральф отличался тем, что приносил заключенным вино, которое распивал вместе с ними, а затем организовывал их побег и сам скрывался, пока его не отлавливали); комические ситуации, в которых зачастую оказываются герои, намеревающиеся творить добро; комически звучащие эпитеты, сравнения, метафоры.
О.А. Писарева
Роман В.Слепцова «Трудное время в оценках М.Горького
Известно, что Горькой очень высоко ценил «крупный оригинаотный талант Слепцова» и считал, что некоторыми чертами он «сроден» таланту Чехова. Сближало, по его мнению, этих двух писателей острота наблюдений, независимость мысли и скептическое отношение к русской действительности. При этом он не упускал из виду и то, что делало их «далекими друг другу в общем». Слепцов и его главное произведение – роман «Трудное время» несколько раз упоминаются в критических статьях и письмах Горького. Когда роман был впервые перепечатан после революции в 1922 г., Горький написал к нему предисловие, которое, однако, было напечатано с серьезными искажениями. Через десять лет, он вернулся к этой работе, но не смог восстановить подлинный текст, т.к. рукопись оказалась утраченной.
Новый вариант статьи был тогда же напечатан в «Литературном наследстве». «Трудное время» охарактеризовано здесь как «самое крупное и наиболее зрелое произведение Лескова». Как всегда у Горького, оно рассмотрено в историко-литературном контексте, притом несколько неожиданном – в сопоставлении с романом «Отцы и дети». Считая, что «Рязанов – родной брат нигилисту Базарову», Горький вместе с тем убежден, что он человек более естественный и лучше знающий жизнь, чем ее знал герой Тургенева. Сближало же их, по его мнению, то, что «Базаровы и Рязановы созданы русской жизнью как бы нарочито для безудержного осуждения ею же самой себя».
