2 III 65 г.
Письмо профессора Харьковского Политехнического института Юрия Владимировича Бaгалея своей жене, врачу-психиатру Евгении Марковне Бaгалей
Генечка родная! Как тяжело было прожить последние двое суток. Сегодня мы похоронили Леву. Он ведь очень много хорошего, яркого, интересного внес в нашу с тобою жизнь. Уходят друзья, и только тогда по-настоящему понимаешь, как много значат дружеские настоящие отношения, понимание друг друга, полноценное человеческое общение.
Очень тяжело все это переживается и потому что это был Лева и потому что все это произошло почти на моих глазах, а, может быть, потому что и нам с тобой уже не двадцать… Наверное, все сложилось вместе.
В позапрошлую субботу я пошел к Леве. Витя привез из Москвы новую пленку, и я принес ее, чтобы вместе послушать. Лева был нездоров – у него было что-то с зубом, и настроение было у него отвратное. Я был очень рад, что отвлек его, ему понравилась эта лента, мы слушали ее несколько раз, там была и песенка «Уходят друзья» - одни на первую страницу газеты, другие на последнюю… Потом Лева встал, мы вместе поужинали, он даже выпил немного водки, я принес с собой маленькую бутылку. Пленку я забрал с собой, сказал, что перепишу и подарю ему.
Среди недели я позвонил, Оля сказала, что Лева чувствует себя не очень хорошо, но, в общем, не тревожно. В эту субботу часов около 10 (вечера) я решил занести эту пленку Леве. Прихожу - он лежит с грелкой на сердце. Незадолго до моего прихода у него был сердечный приступ, но потом отошло, он разговаривал, шутил, только лежал очень спокойно. В доме как всегда полно народу: Глузберги*, Софья Карловна и Михаил Львович*, Циля Карловна*. Оля говорит, что она вызывала специальную кардиологическую помощь. Тут мне стало не по себе – в доме, в общем, обстановка совершенно не подходящая для больного человека, но ощущения чего-то угрожающего не было. Я начал собираться домой, и тут зашел разговор о том, что Леве надо достать нитроглицерин и еще какой-то нитроментол или что-то в этом вроде. В ближайших аптеках его не было, начали вызванивать, где он есть, тут пришла еще Вита, и я говорю ей «не раздеваться (еще один человек в доме!), пойдем за лекарством». Около 11 мы привезли лекарство. Оля начала совать мне деньги, я отказался, и тут Лева «выдал»: «Ничего, Юра, вычтешь из стоимости венка». Потом мы вспомнили, что это была не первая мрачная шутка за этот день. Лиде (Л. А. Глузберг, заведовала ателье по пошиву одежды) он говорил что-то о том, успеют ли ему пошить костюм, чтобы хоть в гроб он лег в новом костюме. Разговаривал с Гегузиным: «Как бы прожить эту зиму?». Тот отвечает:
- Лева, зимы остался один день
- Вот как прожить именно этот день.
Неужели человек чувствует приближение своей смерти, неужели Лева чувствовал?
Мы попрощались с Левой, я не раздевался, стоял в коридоре, он еще помахал рукой. Я ушел с ощущением, что ничего угрожающего нет.
Потом, говорят, приехала эта машина, сделали электрокардиограмму, инфаркта не обнаружили, но констатировали тяжелейшее клиническое состояние, предложили поехать в больницу, Лева отказался: «в больнице ведь не будет жены!» Машина уехала, через полчаса ему стало совсем плохо, и около часу ночи он скончался.
В половине второго ночи я проснулся – звонил телефон. Пока подошел – телефон замолчал. Через некоторое время еще звонок, и Танин голос: «Юрий Владимирович, папа умер, потом берет трубку Марк – «приходите, нам будет легче». Кроме Марка и Лиды там уже был Абрам Браиловский, Михаил Львович и Софья Карловна, Галя (Миля Школьник в одиннадцать вечера уехал в Москву).
Трудно даже вспомнить эти ночные часы. Метания Оли с сжатыми руками и словами: «Что делать, что делать?» Циля Карловна у тела Левы: «Оживите его, это только клиническая смерть» и слова Тани, сказанные ровным тоном: «Бабушка, об этом не может быть и речи»… Таня проявила совершенно невозможную стойкость – ей бы зажаться в уголок и плакать, а она держалась крепче всех, хотя и видно было как это трудно ей дается.
Еще теплым переложили мы Леву на стол. Ночные звонки по телефону в другие города…
Я вернулся домой около четырех утра – Олька (дочь О.Ю. Богалей) ведь тоже проснулась от телефонных звонков. Рано утром я разбудил ее, она пошла сказать Ирине Андреевне и Вите. Мы думали, что И.А. забрала к себе Яшку (Я. Л. Лившиц, тогда восьмилетний), но потом его забрали соседи. Наверное, к лучшему, зачем Ирине переживать все еще раз, удержалась ли бы она?
На следующий день я снова был там. Люди, люди, много живых у одного мертвого…
Прилетел Азарий из Киева, из Душанбе Милявский, Милю нашли на соревнованиях в Москве, он пробыл в Москве два часа. Сегодня хоронили из здания Университетской библиотеки (по площади Дзержинского запрещены всякие процессии, даже на похоронных автобусах!). Получилось так, что Мусика (проф. М.И. Каганов, физик-теоретик, см. его воспоминания) и меня поставили в последнюю смену почетного караула и началась гражданская панихида. Пока говорили всякие официальные товарищи было трудно стоять, но потом вышла девчонка-студентка, говорит и плачет, плачет, и все-таки говорит – я просто не знаю, как я выдержал.
Потом опять слова на кладбище (похоронили Леву совсем близко от могилы твоих мамы и папы). Очень хорошо сказал Астахов (быв. Секретарь обкома, а теперь проректор ХГУ) о том, что мы не умеем беречь людей. Все, кто знает, связали эти слова с Левиной судьбой. Не знаю, реагировал ли он на эту связь.
Я сегодня вечером не пошел к Лившицам, хотя и боюсь, что Оля расценит это – нет Левы в доме, и я не пришел, но я надеюсь, что у нее просто не будет сил об этом подумать. Сегодня там и так полно народу будет и мне, главное, думается, что нужен семье Левы сейчас покой, а не люди.
Ты прости меня, что я пишу тебе все это и с такими подробностями. Я знаю, что тебе будет очень тяжело читать это письмо, что у тебя уйдет ни один день отдыха, но с кем же мне поделиться тяжелым, тем более, что это тяжелое наше общее.
Я думаю, что мы все правильно решили, что тебе не стоило приезжать на похороны. Волна общего участия и сочувствия неминуемо схлынет, и ты еще будешь полезной и Оле, и, в особенности, Циле Карловне. <…>
Я очень жду тебя.
Ю.
P.S. Все мое письмо о смертях. Реши сама, говорить это Ирине или нет – у нас на прошлой неделе опять погибло трое или даже четверо студентов в туристском походе на Кольском полуострове. Причина гибели очень сходна – им запретили поход по сложному маршруту, а они все-таки пошли, несмотря на запрет.
*Ирина – Ирина Медведь, врач-психиатр, коллега Е.М., ее единственный сын 20-и лет погиб в туристском походе незадолго до этого.