Арон Каневский

От Платона Каратаева до Арона Караваева

Я пишу эти строки 28 ноября 1996 года в небольшой квартире в Манхеттене. Из моего окна открывается прекрасный вид: сквозь ветви деревьев, с которых еще не опали последние листья, виден грандиозный мост имени Джорджа Вашингтона, перекинутый через Гудзон… Америка! Сегодня один из главных американских праздников – День Благодарения. Предание гласит, что в ноябре 1620 года пилигримы, обживавшие Новый Свет, мучились от голода и холода. Но тут появились аборигены-индейцы и из чувства сострадания поднесли несчастным жирную куропатку, зажаренную на костре. С тех пор каждый последний четверг ноября американцы празднуют День Благодарения.

Правда, жарят уже не куропаток, а индеек...

Этим как раз и занимается сейчас моя жена Лиля, поскольку вечером придут гости. Ей помогает наша старинная подруга – харьковчанка Нина Давыдова. Утром мне позвонил сын Вова, который живет в Нью-Джерси, соседнем штате. По образованию он архитектор, выпускник Харьковского строительного института, но в Америке стал скульптором. У него в эти дни проходит персональная выставка в галерее в центре Манхеттена (это очень престижно!), и сын сообщил, что в сегодняшнем номере газеты "Нью-Йорк таймс" есть заметка об этой выставке с фотографией, правда, не самого художника, а одной из его скульптур, а в главной эмигрантской газете "Новое Русское Слово" – большая статья о его работах. Приятно, конечно, но почему я пишу все это для сборника воспоминаний о Лёве Лившице? А потому, что Лёва имеет прямое отношение к каждому, кто сегодня присутствует в моем доме. Что же касается Володи, то, не будь Лёвы, он, пожалуй, и вовсе не появился бы на свет.

Прошу понять меня правильно...

Пора, пожалуй, объясниться. Я уже не помню, где мы встречали новый 1950 год, но за несколько дней до встречи мы с Лилей пришли к Лёве обсудить какие-то предпраздничные дела и, главное, сочинять "баланду" – так мы называли капустники, которые всегда сопровождали наши праздники. Трудно придумать менее подходящее время для сочинения шуток: кампания борьбы с космополитами была в самом разгаре, литературного критика-"антипатриота" Жаданова (Лившица) предавали анафеме на всех идеологических перекрестках, он был изгнан отовсюду – из партии, из аспирантуры, из Союза писателей, а попытки найти работу – какую угодно, буквально любую – были безрезультатны. А мы сидели с Лёвой и придумывали хохмы... Ему необходимо было заполнить непривычное обилие свободного времени, заполнить чем-нибудь легкомысленным, способным хоть как-то смягчить пытку, причиненную ложью и несправедливостью. Он, например, стал много играть в преферанс и, как человек талантливый, достиг и тут довольно высокого класса. Правда, не такого, чтобы можно было прокормить семью...

С той поры прошло без малого полвека, и я не могу отчетливо вспомнить состояние Лёвы, когда мы сидели у него. Наверное, как написал бы автор газетного психологического очерка, в глазах его проглядывала плохо скрываемая грусть. Наверное, он иногда умолкал, предаваясь мрачным мыслям. Боюсь что-нибудь этакое придумать! Помню только веселого, шумного, косолапого Лёвку, бегающего из угла в угол и сочинявшего на ходу свою долю наших совместных хохм.

А на кухне сидели и судачили две харьковские красавицы: Лёвина жена Ольга и Лиля, за которой я ухаживал уже два года. Этот вялотекущий роман стал темой очередной Лёвиной шутки, но потом он вдруг взял в руки календарь, позвал из кухни женщин и тоном преподавателя, дающего домашнее задание, сказал (цитирую по памяти):

"Так, дорогие мои, сколько можно тянуть резину? Неловко перед коллективом! Лилька, у тебя сессия заканчивается (он указал в календаре точное число, поскольку до своего изгнания преподавал в университете на филфаке, где училась Лиля). Завтра подадите заявление в ЗАГС, и свадьба будет 28 января!"

Не "хотелось бы", не "может быть", а "будет"!

И свадьба была точно в назначенный Лёвой срок.

Пир во время чумы удался на славу. Гости шумно гуляли, был даже свадебный генерал – только что получивший Сталинскую премию Владимир Добровольский, который, изрядно выпив, дурным словом обидел мою новоиспеченную тещу, как видно, приняв ее за свою. «Космополиты», забыв на время горести, веселились вместе с народом, против которого они направляли свою злокозненную критическую деятельность, пока их не остановила партия. В самый разгар свадьбы Дебора Финкель села к пианино и исполнила песню, специально написанную для этого случая Лёвой.

"Об’Аронная тыловая!", – громко объявил автор.

Кто был на фронте, на переднем крае,

Тот не осудит и поймет бойца,

Который, смерть удачно отвергая,

Себя сберег для брачного венца.

Сверкай вино, бокалы наполняя,

Здесь, за столом, для трезвых места нет!

В семейный путь друзей мы провожаем,

Желаем счастья им на много лет!

Ликует мать – минули все невзгоды,

И сын ее женился, наконец.

Но эту весть как новые расходы

Воспринимает жениха отец...

 

Песня была длинная, смешная и беспощадная. Лёва обхихикал мою бурно прогрессирующую лысину, скромные заработки в местной газете, автодорожное образование и невозможность при этом купить автомобиль и, наконец, с сочувствием и известным сомнением отметил, что я, "вступая в брак законный, навеки покидаю милых дев". Все это было справедливо, но при этом Жаданов (Лившиц) привычно исказил образ нашего советского жениха.

А заканчивалась песня серьезным куплетом:

 

Но шутки прочь, споем о деле, братцы:

Мы требуем все дружно, как один.

Чтоб через год на Дарвина шестнадцать

Прописан был бы новый гражданин!

То будет сын иль дочь – того не знаем,

Но выйдет их ребенок всем хорош,

Когда, лицом мамашу повторяя,

Умом на папу...

(тут я расправил плечи, поднял гордо голову, ожидая комплимента)

...будет НЕпохож.

На следующий год родился мальчик, нареченный Володей. Лёва увидел своего крестника только через четыре года – в апреле 1950-го Жаданова (Лившица) арестовали.

...Мы едим индейку, попиваем сухое калифорнийское вино, вспоминаем далекий-далекий Харьков.

Я демобилизовался в июне 1946-го и на другой день после приезда в родной город примчался к Лёвке, с которым мы расстались на фронте весной сорок второго. Встреча была короткой. Лёва готовился к госэкзаменам – нужно было заканчивать университет. Обложенные книгами, они сидели на тахте с Ниной Давыдовой и грызли гранит науки.

Нина с улыбкой вспоминает, как положила между ними подушку, чтобы избежать собственного соблазна – уж больно был хорош Лёвка: розовощекий блондин с кудрями, спадающими на лоб. Она читала учебники и первоисточники (ах, какое прелестное совковое слово!), а Лёва дремал.

Сказывалась фронтовая усталость, малоподвижное состояние стало для нас после войны непривычным. Но когда повторяли пройденное, оказывалось, что Лёва знал слово в слово все, что было прочитано – и о Гончарове, и о Фете, и о Кантемире... Он запомнил это давно и прочно, память у него была феноменальной. Но Нину все-таки сквозь дремоту слушал: так перечитывают хорошо знакомую и любимую книгу.

В 1954 году Лёва, полностью реабилитированный, возвращается в Харьков и с головой окунается в научную и педагогическую работу, защищает диссертацию, пишет книги, приглашает в Харьков тогда еще малоизвестных поэтов из Москвы, становится как бы полпредом "шестидесятников" в нашем городе. Но, несмотря на крайнюю занятость, он продолжает быть веселым компанейским парнем, непременным участником и душой всех наших сборищ.

На пятнадцатилетие нашей свадьбы он пишет "баланду", которая касалась только присутствовавших, так что ее нет смысла цитировать. Но сам стиль этой шутки носил приметы времени, о котором Лёва забыть никак не мог: она была стилизована под газетную статью периода борьбы с космополитизмом. Душевная боль проступала даже сквозь хохмы. В конце концов, эта боль и привела его к трагическому концу. Через три месяца после этого нашего праздника Лёвы не стало...

Еще во время войны у меня появился газетный псевдоним Караваев. Лёвка меня только так и называл. Как-то мы с ним решили сочинить инсценировку замечательного рассказа Марка Твена "Человек, который совратил Гедлиберг". Затея эта успеха не имела, но мы тогда общались особенно тесно и, помнится, по какому-то конкретному поводу у нас возник спор о том, стоит ли вести борьбу со злом, которое нас окружает, или это дело бессмысленное (Боже, как молоды мы были!). Я придерживался второй точки зрения, чем вызвал бурную реакцию Лёвы. Он весьма резко отозвался о моей жалкой позиции, тут же обозвал меня "непротивленцем" и твердо пообещал написать разоблачительную статью под названием "От Платона Каратаева до Арона Караваева".

Я смеялся над Левиной шуткой, а теперь подумал, что такая статья ему бы вполне удалась, ибо он был замечательным знатоком литературы, персонажем которой является Платон Каратаев, и, при этом, был веселым, остроумным, ярким членом нашей компании – в широком смысле этого слова! – к которой посчастливилось принадлежать и Арону Караваеву...

 

Сегодня День Благодарения, и американцы чаще, чем обычно, произносят thank you. А я посылаю в лучший мир благодарность Лёве Лившицу за жену, с которой прожил много лет, за сына, который, как и предсказывал Лёва, превзошел отца умом и талантом, и за те минуты, часы и дни близости, которые забыть нельзя.

 

 

 

 

 

Please publish modules in offcanvas position.

Наш сайт валидный CSS . Наш сайт валидный XHTML 1.0 Transitional