Сборник "О Леве Лившице. Воспоминания друзей". 2007. Изд-е 3-е, исправл., дополн. с. 235-249. Иерусалим
ТАТЬЯНА ЛИВШИЦ-АЗАЗ
«Я С ДЕТСТВА НЕ ЛЮБИЛ ОВАЛ…»
(Из выступлений на Чтениях разных лет)
– на «Чтениях молодых ученых памяти Л.Я. Лившица» в 1999 г.
Есть утраты, с которыми трудно мириться, боль с годами не тупеет, а остается столь же острой. Такой была для меня утрата отца в 1965 году, когда мне было 18, а моему единственному брату – 8 лет.
Я, практически, постоянно размышляла об отцовской судьбе, о несправедливости его раннего ухода, мечтала когда-нибудь написать книгу о его яркой, как комета, жизни. Мои мысли всегда сопровождали три стихотворные строчки, вот они:
1. "Они ушли, не докурив последней папиросы…" (М. Кульчицкий)
2. "Мы в 41-м шли в солдаты, и в гуманисты в 45-м..." (Д. Самойлов)
3. "Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал" (П. Коган)
Я понимаю, это литературно, но и судьба моего отца была пропитана литературой, как яхтовый парус морским ветром, и она относилась к архетипам судеб этого поколения.
Несмотря на броню сталинского стипендиата, Лев Лившиц в 20 лет ушел на фронт: сначала солдатом и военным корреспондентом, затем политруком взвода пешей разведки. Ему повезло: он остался в живых и в 45-м вернулся «в гуманисты». Защитил диплом, поступил в аспирантуру на кафедре русской литературы, но параллельно увлекся театральной критикой. За театральные рецензии 40-х годов он, собственно говоря, и угодил в "космополиты". Мы привыкли смотреть на послевоенный период как на время тусклое, одноцветное, творчески обесточенное, некое безвоздушное пространство, в котором нет ни запахов, ни красок. Рецензии неожиданно возвращают нас в живой поток тогдашних споров, свидетельствующих о жизни, которая была – была, несмотря на все партийные директивы и ждановские указы… Честность, порядочность и роковое для того времени чувство гражданской ответственности ("я с детства не любил овал"…) в результате привело Льва Лившица в сталинские лагеря. Ему вновь повезло, и в 1954 году он вернулся домой, защитил диссертацию и его приняли на работу в университет. Но везенье было недолгим: пули оказались замедленного действия, и уже через десять лет отец ушел опять, и на этот раз – навсегда… Ушел, не только "не докурив последней папиросы" – ушел, не договорив слишком многого и важного.
В 1956-57 годах Лившиц был одним из первых, кто обратился к исследованию творчества Исаака Бабеля. Есть свидетельство, что он сделал это по совету своего друга, Бориса Слуцкого, познакомившего его с вдовой писателя, Антониной Николаевной Пирожковой. Хотя, казалось бы, что с Бабелем жизнь столкнула его случайно, на самом деле в этом была своя логика, какое-то глубокое, я бы сказала социально-генетическое родство судеб Бабеля и отца.
Он занялся творчеством Бабеля со свойственным ему академизмом и основательностью, стараясь как можно шире и глубже охватить всю эту, в то время почти не разработанную, тему. В то же время, делал он это необычайно интенсивно, торопясь, будто предчувствуя, что что-то может помешать ему завершить эту работу.
Начались регулярные поездки в Москву, по 4-6 раз в год, для работы над бабелевским "сундучком" у А.Н. Пирожковой и в ЦГАЛИ. Параллельно с этим, отец постоянно искал и находил людей из бабелевского круга. Так, он познакомился с художником и скульптором Мишей Ивановым, сыном Бабеля и актрисы Тамары Ивановой, еще до рождения Миши, ставшей женой писателя Всеволода Иванова, усыновившего мальчика. Благодаря Мише был найден и опознан киносценарий "Старая площадь, 4", опубликованный позже, в 1963 году, в журнале "Искусство кино", а затем черновик рассказа "Закат", опубликованный в газете "Литературная Россия" в 1964 году. Рассказ, как показал Лившиц впоследствии, в статье о драматургии Бабеля, являлся предтечей драмы "Закат".
Бабелевский архив в нашем доме рос как на дрожжах. Ему были отданы почти десять лет титанического, подвижнического труда ученого. Не забудем, что век ксерокопий еще не наступил, и отец, а затем и его помощники-студенты, часами просиживали в библиотеках, переписывая от руки материалы, необходимые Лившицу для работы над бабелевским наследием. Хочу особо отметить, что в отцовском архиве, после его смерти, не осталось неопубликованных работ Бабеля. Ценность же его архива была в полноте: там были собраны ранние и забытые публикации писателя, такие, как например, цикл очерков, написанных в первые послереволюционные годы для кавказской газеты "Заря Востока", выступления писателя, киносценарии, критика о нем в периодической печати 20-х – 30-х годов. Я помню, что отец составил летопись жизни Бабеля, где иногда по месяцам, а иногда по неделям или даже дням, были внесены собранные отовсюду по крупицам сведения о житейских и творческих событиях в жизни писателя. Эта работа была ему необходима его для будущей монографии о Бабеле. Параллельно с напряженным поиском и сбором материалов, Лившиц прилагал нечеловеческие усилия для того, чтобы "пробить" публикации Бабеля и статьи о нем.
1964-й год можно назвать поворотным в биографии Льва Лившица как бабелеведа: помимо упомянутой публикации рассказа "Закат" в мае, в «Вопросах литературы», выходит его большая статья «К творческому замыслу "Конармии"». Исследование построено на скрупулезном сравнении текста "Конармии" с подлинным дневником Бабеля, который он вел во время Гражданской войны. Дневник был из легендарного "сундучка" Антонины Николаевны, вдовы Бабеля. В этой работе отец развивает и оттачивает метод погружения литературного процесса в конкретную историческую ткань эпохи, – метод, с которым он подошел и к анализу "Теней" Салтыкова-Щедрина в своей кандидатской диссертации. Статью о "Конармии" пронизывает пристальное вглядывание, сопоставление меняющегося мировоззрения Бабеля с языковыми, литературными эквивалентами выражения этих изменений, отразивших динамику становления литературного замысла и литературной формы «Конармии».
Конечно, можно возразить: далеко не всегда литературное творчество находится в такой прямой зависимости от конкретных исторических событий. Но и Салтыков-Щедрин, и Бабель были писателями, чье творческое воображение питалось, заражалось, отталкивалось от социальных конфликтов эпохи. И, мне кажется, что выбор отцом этих авторов как героев его литературных исследований во многом был продиктован именно этими чертами их таланта: они жили во времени, с временем, и вместе с тем в противостоянии, вопреки ему. И это было близко творческой природе Лившица: это его и привлекало, и толкало на новые исследования.
И последнее событие, связанное с Бабелем: в 1964 году, в августовском номере журнала "Знамя", появляется большая публикация материалов из отцовского архива с его же тщательными и подробными комментариями. Она включала первую републикацию восьми забытых рассказов Бабеля разных лет: "Вдохновение", "Элья Исаакович и Маргарита Прокофьевна", "Вечер у императрицы", "Сулак", первую советскую публикацию рассказа "Фроим Грач" и подборку из переписки Бабеля с друзьями (40 писем). В комментариях цитируется переписка Бабеля с матерью, женой и сестрой в разные периоды проживавших в Бельгии и Франции. Письма были куплены итальянским издателем и впервые опубликованны в Италии. "Обратно", на русский с итальянского издания они были переведены для отца тогда мало кому известным рыжеволосым, веснушчатым, всегда уравновешенным и немногословным Леонидом Михайловичем Баткиным, впоследствии очень известным исследователем итальянского Возрождения. Днем, когда отец уходил читать лекции в университет, Баткин приходил к нам и начитывал их на громоздкий и неуклюжий магнитофон "Днепр" – тот самый, на котором вечерами бесконечно кружились бобины с песнями Окуджавы или стихами, начитанными Евтушенко, левитанским, Самойловым.
Мне запомнился спор между отцом и Баткиным после этой публикации. Отец включил в подборку писем те отрывки, где Бабель сравнивает свое отношение к России и Франции. Баткин считал, что это сделано напрасно. Дело в том, что семья писателя (мать, сестра, первая жена и дочь) в начале двадцатых годов покинула Россию и жила во Франции. Бабель несколько раз и подолгу навещал их и возможность остаться там навсегда была очень реальна. В публикации отец привел строки из парижских писем к друзьям, оставшимся в Союзе, где Бабель пишет о неразрывности своей духовной связи с Россией, о невозможности покинуть ее навсегда: "А страна (Франция – Т. Л.-А.) – как это ни странно – отсталая и очень провинциальная. Жить здесь, в смысле индивидуальной свободы, – превосходно, но мы из России тоскуем по ветру больших мыслей и больших страстей" (Париж, 10.1.1928). Или отрывок из другого письма: "Все очень интересно, но, по совести говоря, до души у меня не доходит. Духовная жизнь в России благороднее. Я отравлен Россией, скучаю по ней, о ней только и думаю" (Париж, 28.10.1927).
«Лев Яковлевич, – рассуждал Баткин, – может, не стоило сейчас это вспоминать? Ведь это декларация, а действительность ей несколько, если угодно, – существенно – противоречит. Благодаря Вашей летописи (Баткин был с ней знаком по рукописи) подтверждаю свою точку зрения выверенными фактами. После возвращения из последней поездки во Францию и уже до конца жизни Бабель написал крайне мало. И был период, когда, побывав в деревне, чтобы описать коллективизацию, от ужаса увиденного он вообще замолчал на несколько лет».
Глаза отца как-то тяжко блеснули: «Дорогой мой Леонид Михайлович, из песни слов не выкинешь. Что с ним было потом – было потом. Моя же задача – с максимальным приближением выявить историческую правду. И привести свидетельства, уж коли таковые имеются, о том, как он чувствовал и думал в середине двадцатых, в период создания "Заката". А вообще Бабель – романтик. У этого жанра есть свои строгие законы, не только в литературе, но и в жизни».
Особо следует отметить, что Лившицу впервые, после десятков лет молчания, удалось "раскачать" друзей Бабеля: они осмелели и стали вспоминать, открывая те тайные ящички, в которых хранились пожелтевшие листки их переписки, в основном, 20-х годов. Тогда, в процессе сбора и подготовки писем к печати, и появилась у него идея, – объединить уцелевшие свидетельства в сборник воспоминаний о Бабеле. Он поделился этой идеей с Пирожковой, но она тогда отнеслась к этому предложению весьма пессимистично, заметив: "Дай Бог, чтобы были силы пробить еще один сборник рассказов…".
И все же позже, уже в 1972 году, сборник воспоминаний о Бабеле был составлен и издан, но уже под редакцией А.Н. Пирожковой и Г.Н. Мунблита, о чем я писала в своих "Набросках к портрету отца".
К сожалению, бабелевский архив, из-за переездов и болезни матери, не сохранился. Имя отца в бабелеведении тоже основательно подзабыто – во всяком случае, так было до издания сборника его работ «Вопреки времени».
При жизни отца само собой понималось, что его почти религиозная преданность писателю и жар души, с которым он возвращал имя Бабеля в литературу, складывалась из двух компонентов: отец восхищался Бабелем-прозаиком и считал его редким талантом, завоевавшим для русской прозы новые вершины. Рядом с этим гигантом и за его счет кормились критики, пытавшиеся мерить Бабеля еще живучими литературоведческими догмами прежних времен. И отец, не жалея сил и сердца, обрушивал на них всю мощь строгого академического исследования, чтобы вернуть Бабелю его истинное место в умах и сердцах читателей.
Один из последних портретов отца: умный, ироничный, пронзительно грустный взгляд. Приклеенная в углу рта папироса. А рядом – переписанное его рукой стихотворение Пастернака "Нобелевская премия". Есть удивительная внутренняя перекличка между душевным состоянием Льва Лившица, запечатленным фотообъективом, и словами поэта.
Я пропал как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
– на «Чтениях молодых ученых памяти Л.Я. Лившица» в 2002 г.
Начну с истории, географии и арифметики.
Но прежде всего хотелось бы заметить следующее. Мне кажется символичным, что именно на Чтениях, в докладе Е. Скоробогатовой, прозвучало определение культуры как "антиэнтропийного элемента человечества" (Ю.М. Лотман).Повторю для начала то, что для некоторых новых участников Чтений может быть неизвестно. В 1995 году Борис Львович Милявский в 30-ю годовщину безвременной смерти моего отца собрал на вечер его памяти уцелевших в Харькове друзей, учеников и учеников этих учеников. Пришло неожиданно много людей и тогда же родилась идея проведения ежегодных Чтений молодых ученых памяти Л.Я. Лившица. Благодаря поддержке проф. Л.Г. Фризмана и проф. Е.А. Андрущенко ее удалось осуществить.
В 1996 году состоялись Первые Чтения, в 1997 году ко Вторым Чтениям Б.Л. Милявский составил и выпустил сборник "О Леве Лившице. Воспоминания друзей". Уже в 1998 году он был переиздан вторично. В том же году Б. Милявский подготовил к печати рукопись сборника избранных работ Л.Я. Лившица, рукопись была переправлена ко мне в Иерусалим, и вышла там в свет под названием "Вопреки времени" в издательстве "Филобиблон", принадлежащем известному историку книги, д-ру Леониду Юнивергу. Издание сборника "Вопреки времени" было поддержано и одобрено кафедрой славистики Иерусалимского университета.
Чтения и издания сборников финансируются Фондом Л.Я. Лившица, основанным моим братом Яковом Лившицем и мной. Издание избранных работ Лившица было поддержано также Фондом президента Израиля.
Как теперь принято говорить, Лев Лившиц был харизматической, магнетической личностью, душой и центром харьковских литературных и театральных кругов, блистательным лектором, на которого "бегали" студенты с других факультетов. Мне бы хотелось сказать несколько слов об отношении моего отца к Харькову. Оно не было однозначным. Лев Лившиц был сыном этого города – здесь он рос, отсюда ушел на фронт и в лагеря, сюда возвращался, был достойным продолжателем харьковской филологической школы. Вместе с тем, отец иногда тяготился провинциализмом, ограниченностью культурных ресурсов города, и, когда «бензин заканчивался», ехал «в Москву, за песнями», причем не в только в переносном, но и в буквальном смысле. Оттуда он привозил ходившие в самиздате последние стихи Б. Слуцкого, Д. Самойлова, Е. Евтушенко, Б. Ахмадулиной; из этих поездок он впервые привез в Харьков и песни Булата Окуджавы, став их страстным пропагандистом. Из московских «рейдов» он торопился домой, к друзьям и ученикам поделиться с ними новыми «приобретениями», организовать еще один поэтический вечер, еще одну лекцию о современной поэзии. Он обладал одним особенным свойством. Заряд его творческого и интеллектуального поля был настолько высок, что мгновенно окутывал тех, кто попадал в его "систему координат". Может, поэтому в наш век смен материков обитания и политических режимов такой стойкой оказалась память о нем. Но является ли это достаточным основанием для переиздания его трудов сегодня? Этот вопрос очень беспокоил и Бориса Львовича Милявского, составителя этой книги, и нас, представителей Фонда им. Л.Я. Лившица. В чем актуальность или необходимость сегодня сугубо академических исследований 40 – 50-летней давности, на тоне и стиле которых так ощущается печать времени? Ведь историческая перспектива еще слишком коротка, а инерция отталкивания прямо ей пропорциональна.
Большая часть материалов сборника связана с анализом драматургических произведений – "Тени" Салтыкова-Щед-рина, пьесы Бабеля и даже в театральных рецензиях ощущается специфический взгляд исследователя драматургии – постоянное соотнесение идеи спектакля с идеей драматургического материала, лежащего в его основе. Драматургия, по справедливому замечанию драматурга Бориса Голлера, – падчерица и литературоведения, и театроведения. Но опять-таки, редкость чисто "драматурговедческих" исследований – является ли она достаточным основанием для переиздания и возвращения в литературный обиход исследований Лившица?
Ну, как вы понимаете, наш ответ был положительным. И дело тут не только в тематике разработок, но в методе и результатах исследователя. В перспективе трех лет, прошедших со дня издания избранных работ Льва Лившица, представляется, что мы не ошиблись.
За истекшие три года книга "Вопреки времени" была разослана в 78 крупнейших библиотек мира в Америке, Канаде, Австралии и Западной Европе, а также в 15 библиотек на территории бывшего СНГ.
В Израиле состоялись две презентации книги: в Общинном доме в Иерусалиме в апреле 1999 года, а затем в 2000 году на кафедре славистики Иерусалимского университета. На сборник появилось 11 рецензий и откликов в Израиле, Украине, США, Англии и России*. То есть от камня, брошенного в воду, пошли круги, начался процесс возвращения в научный обиход того, что сделал Лев Яковлевич Лившиц за свою сравнительно недолгую жизнь.
А теперь мне бы хотелось предложить вниманию участников краткий обзор прессы, посвященной этим трем изданиям.
И воспоминания, и авторский сборник избранных работ воспринимаются как единый литературоведчески-биографи-ческий блок, в котором творческий и интеллектуальный портрет Л.Я. Лившица предстает во всем сложном переплетении отношений, как со своим временем, так и с будущим.
И личная судьба автора – яркой, бунтарской фигуры, нередко действовавшей вопреки нормам "здравого смысла", – и выбор им тем и героев своих исследований представляются весьма символичными. Лев Лившиц предстает как человек глубоко преданный литературе. Его талант, профессиональное мастерство и обширнейшие знания проявляются и в скрупулезном текстологическом анализе, и в доскональной разработке историко-социального фона. А. Либерман («Новый журнал», Нью-Йорк) считает исследование о "Тенях" источником ценнейших сведений об эпохе. Метод работы Лившица, как подчеркивают рецензенты, проникнут чувством историзма, при этом его исследования удивительно драматургичны, они "захватывают как детектив" (А. Либерман, А. Мостославский); это драматургическое литературоведение с режиссерскими и психологическими направлениями, с завязкой, развитием действия, кульминацией и развязкой (Э. Обухова).
Проф. В. Москович, заведующий кафедрой славистики в Иерусалимском университете, особо отметил, что богатство сатирических приемов Салтыкова-Щедрина, открывшееся ему в работах Л.Я. Лившица, поразило его адекватностью реалиям сегодняшней политической жизни в израильском Кнессете или Сенате США. По его мнению, монография Л. Лившица о "Тенях" расширила «зону актуальности» пьесы. А вот А. Либерман и М. Хейфец расширяют "зону актуальности" трактовки самого Лившица. Они толкуют его критическое отношение к государственному аппарату щедринской России как тотальное отрицание любого государственного аппарата.
Я позволю себе не согласиться с такой интерпретацией работ Льва Лившица. В том то и дело, что исследователь видел в "Тенях" памфлет на работу отнюдь не всякой государственной машины. Но аналогию между Российской империей времен Щедрина и пост-сталинской эпохой определенно усматривал.
Бывший сталинский зэк, никогда впрямую не дававший выход тюремному и лагерному опыту в своем творчестве, он был сыном эпохи, которую Надежда Мандельштам называла эпохой "поголовного таскания туда" и "массовых отказов от себя". Без сомнения, эти слова абсолютно созвучны мироощущению отца и его углу зрения. Но трактовка пьесы отнюдь не втискивается Лившицем в прокрустово ложе некоей заранее выбранной социологической концепции. Она естественно вытекает из анализа душевных сдвигов и психологических изменений в поведении героев. Он же (анализ), в свою очередь, опирается на речевую характеристику, на диалог, на расположение и соотношение реплик, сопоставление различных текстовых редакций пьесы, сделанных Щедриным. Глубоко и многоаспектно эта проблема исследуется в докладе И.П. Зайцевой «Элементы дискурс-анализа в монографии Л.Я. Лившица “Драматическая сатира М.Е. Салтыкова-Щедрина «Тени»”.
Хотя, по мнению А. Либермана, пьеса "Тени" – произведение слабое и недостаточно разработанное, монографию Л.Я. Лившица он считает научной сенсацией. В общем, мнение рецензентов можно подытожить словами М. Строганова: «Как жаль, что авторы комментариев (имеется в виду к собранию сочинений М.Е. Салтыкова-Щедрина – Т. Л.-А.) не были знакомы с монографией о "Тенях". Как выиграла бы наука о Салтыкове, будь своевременно введены в научный оборот в полной мере аргументация, системы прототипов, протоситуаций, мотивов, сделанная Лившицем столь убедительно и бесспорно».
Существует давнишний спор, закончены ли "Тени"? Ливщиц убежден, что да, закончены. Он доказывает смысловую и композиционную завершенность пьесы, внутреннюю цельность и уместность ее "открытого конца". Тем не менее, некоторые оппоненты оспаривают этот вывод. Б.Л. Милявский заметил, что спор, который и 40 лет спустя вызывает работа Лившица, безусловно свидетельствует о ее актуальности.
Последние по хронологии работы Лившица, включенные в сборник "Вопреки времени", относятся к 60-м годам. Это статьи о драматургии И. Бабеля и о конармейском цикле. Бабелевская тема вошла в жизнь Лившица с середины 50-х годов. Эти статьи – как бы главы той основной книги о творческом пути писателя, которая так и осталась ненаписанной. Основанные на богатейшем фактографическом материале, впервые введенном в литературный обиход в этих работах, они, на наш взгляд, не утратили актуальности для современного бабелеведения.
Позволю себе привести короткий отрывок, посвященный циклу "Одесских рассказов": "Условный, лукаво-иронический, романтически стилизованный мир "Одесских рассказов" – прихотливая, веселая и странная мечта слабости о силе, мечта тоскливого крохоборческого существования о яркой, праздничной, нерасчетливой жизни. Мечта человека, социально и национально униженного, о справедливости (…). Это мир, конечно же, не свободы, но пусть хотя бы своеволия. Своеволия тех, у кого издавна и сызмала нет своей воли, задавленной, сжатой социальными порядками и религиозно-бытовыми установлениями. Пусть не высокая страсть, но, по крайней мере, безудержная, нерасчетливая страстность царит в "Одесских рассказах". Этот мир сказки внутренне замкнут, жестко ограничен, как меловой круг в "Вие", – переступи его, и тебя схватит дьявольщина действительности" ("Вопреки времени", с. 302).
Что же успел Л.Я. Лившиц, готовясь к этой монографии? Он впервые ввел дневник писателя в творческую историю создания "Конармии". Он предложил новую датировку "Конармии" и "Одесских рассказов". Насколько это важно, принципиально для творческой эволюции писателя? Предоставим слову литературоведу, профессору кафедры славистики Еврейского университета в Иерусалиме С. Шварцбанду (из его устного выступления на презентации книги "Вопреки времени" в Иерусалимском университете): «Я не знал раньше работ Лившица. Открываю первую статью о Бабеле. И в ней очень спокойно, очень деловито устанавливается один небольшой текстологический факт: "Одесские рассказы" написаны ДО "Конармии". Я бросаюсь к литературе, к интерпретаторам, к книге Шимона Маркиша, и вижу, как мы привыкли видеть Бабеля: сперва "Конармия", потом "Одесские рассказы". С первого дня реабилитации так и идет мысль литературоведов. Представим на секунду, что Лев Яковлевич подсказал интерпретаторам, что кровь и жестокость "Конармии" сменили причудливую яркую условность "Одесских рассказов" – это не просто изменение последовательности, это картина страшная, и открыл ее он. Работы, которые бы последовали за его исследованиями и его интерпретациями Бабеля, открыли бы совершенно другого писателя, которого мы не знаем».
Помимо упомянутых выше первых публикаций и републикаций ранних и забытых рассказов Бабеля, Львом Лившицем осуществлена также большая работа по восстановлению истории текстов Бабеля. В частности, он возвратил драме "Закат", которую было принято считать самоповторением Бабеля, ее место и смысл в творческом движении писателя, раскрыл ее идеи и драматическое новаторство. "Да, – утверждает рецензент д-р Валентина Брио, – очертания стройного здания этой ненаписанной книги Льва Лившица о Бабеле отчасти видятся за страницами его немногих публикаций о писателе".
Есть, конечно, неизгладимая печать времени в оценках Льва Лившица. Как справедливо заметил Л.Г. Фризман: "То, что казалось ему в свое время мелкобуржуазными концепциями в творчестве Бабеля, сегодня предстает перед читателем гуманизмом высокой пробы".
И тем не менее, скупость и немногочисленность в современном бабелеведении ссылок на работы Л.Я. Лившица, представляется исторической несправедливостью. Приглашаю в союзники А.Н. Пирожкову, вдову Бабеля. Вот что она мне написала в 2001 году, 35 лет спустя после папиной смерти: «…Спасибо за присланные книги! (Были посланы книги "О Льве Лившице. Воспоминания друзей" и "Вопреки времени". – Т. Л.-А.). Конечно, я прочту все, что касается Бабеля. Статьи Льва Яковлевича у меня есть, я должна посмотреть – нет ли еще чего нового.
Воспоминания о самом любимом мною исследователе творчества Бабеля мне очень интересны. Я мечтала о том, чтобы Лев Яковлевич стал биографом Бабеля, до сих пор нет ни одной его биографии».
В сборник "Вопреки времени", по моей настоятельной просьбе, были включены фрагменты статьи Л. Лившица и М. Зельдовича, напечатанные как один из завершающих материалов дискуссии о преподавании литературы в высшей школе, развернувшейся на страницах журнала "Вопросы литературы" (1964, № 4). Статья называлась так: "Сосуд, который нужно наполнить, или светильник, который нужно зажечь". Как вы догадываетесь, для авторов статьи был только один ответ: "светильник, который нужно зажечь". И видя в этом зале так много блестящих сверкающих глаз я понимаю, что Фонд им. Л.Я. Лившица справляется с теми задачами, которые он перед собой поставил изначально. В заключение я хотела бы предложить несколько тем исследований для будущих Чтений, которые мы готовы отметить специальными поощрительными призами:
1. Подавление личности и государственно-чиновничий аппарат: коллизии современности в зеркале драматической сатиры "Теней".
2. Значение театральных рецензий Л.Я. Лившица 40-х годов в театральной жизни Харькова. Составление их полной библиографии.
3. Современное бабелеведение. Каково место в нем наследия Л. Лившица?
Перечень упомянутых в тексте статей и рецензий,
посвященных Льву Лившицу
Андрущенко Е. Л.Я. Лившиц о времени написания и времени действия драматической сатиры М.Е. Салтыкова Щедрина «Тени» // Русская филология. Украинский вестник. Харьков. 1998. № 3-4. С. 52 – 55.
Брио В. Лев Лившиц. Вопреки времени: Избр. работы // Иерусалимский журнал (Иерусалим). 2000. № 5. С. 258 – 259.
Зайцева И. Элементы дискурс-анализа в монографии Л.Я. Лившица «Драматическая сатира М.Е. Салтыкова-Щед-рина “Тени”» // Критика. Драматургия. Театр: Из докладов, представленных на V-IX Международных чтениях молодых ученых памяти Л.Я. Лившица. Харьков, 2005.
Либерман А. Лев Лившиц. Вопреки времени: Избр. работы // Новый журнал (Нью-Йорк). 2000. № 221. С. 314 – 317.
Мостославский А. Драматическое литературоведение // «Семь дней» (Тель-Авив. Еженедельное прилож. к газ. «Новости недели»). 2001. 11 янв. С. 23.
Строганов М. Лев Лившиц. Вопреки времени: Избр. работы. // Новое лит. обозрение (М.). 2000. № 44. С. 389 – 390.
Фризман Л. Сорок лет спустя // Вопр. лит-ры (М.). 2000. № 1. С. 353 – 357.
Хейфец М. Иерусалимские презентации // «Русский израильтянин» (Тель-Авив). 1999. 20 апр. № 16 (119).
* Полный список рецензий и откликов на книгу "Вопреки времени" есть также в кн.: «Критика. Драматургия. Театр: Из докладов, представленных на V-IX Международных чтениях молодых ученых им. Л.Я. Лившица» (Харьков, 2005).
