7 декабря 2000 г. на кафедре славистики Иерусалимского университета состоялся семинар, посвященный выходу в свет сборника работ Льва Лившица и 80-летию со дня его рождения.
С основным докладом «Время, я тебя миную…» выступил д-р Михаил Вайскопф. В семинаре принимали участие проф. Б. Милявский, проф. В. Москович, проф. И. Серман, проф. Р. Тименчик, д-р В. Хазан, дети Льва Лившица - Татьяна Лившиц-Азаз и Яков Лившиц.
Вступительное слово произнес проф. В. Москович.
Мы собрались, чтобы чествовать Л.Я. Лившица, замечательного филолога, литературоведа, театрального критика, исследователя русской литературы, оставившего заметный след в области наших занятий. Биография этого видного ученого была достаточно тяжелой: он прошел всю Отечественную войну, был ранен, закончил аспирантуру и стал преподавателем филологического факультета Харьковского государственного университета. В самый расцвет его научной карьеры он был арестован: это произошло в годы борьбы с космополитизмом. Затем почти пять лет он провел в ГУЛАГе, вернулся в Харьков и занимался интенсивной научной деятельностью до безвременной кончины в начале 1965 г. После его смерти осталось много материалов, которые по разным обстоятельствам не были опубликованы. Благодаря усилиям людей, которые его помнили, усилиям его детей, Татьяны Львовны и Якова Львовича, организовавшими фонд имени Л.Я. Лившица, удалось издать две книги. Одна из них – книга воспоминаний об ученом, вторая – сборник его исследований, часть которых не была опубликована при жизни. Редактором последнего издания был уважаемый Илья Захарович Серман, составителем обоих изданий – Борис Львович Милявский, который сегодня находится среди нас и мы его искренне приветствуем. Книга выпущена издательством Леонида Юниверга «Филобиблон», и издана она очень хорошо. Фонд Л.Я.Лившица проводит большую работу: в Харькове проводятся ежегодные Международные Чтения молодых ученых памяти Л.Я.Лившица, их материалы издаются. Помимо книги воспоминаний и книги его исследований, я держу в руках сборники материалов, представленных на этих Чтениях с 1996 по 1999 г. Итак, сегодня здесь собрались коллеги Л.Я.Лившица, его друзья, и в честь него сегодня будет прочитан доклад нашего коллеги Михаила Вайскопфа о книге «Вопреки времени».
М. Вайскопф. Постараюсь быть немногословным, насколько это возможно при такой яркой и интересной теме, как творческая деятельность покойного Льва Яковлевича Лившица. Книга «Вопреки времени» уже встретила первый комментарий. В 43-м номере журнала «Новое литературное обозрение» появилась очень доброжелательная рецензия видного историка литературы М.Строганова, который весьма высоко оценивает это издание, как и научную деятельность самого Л.Лившица в целом. Недостатки этого издания, по его мнению, несущественны, и определение их достаточно субъективно. Рецензент считает, что лучше было бы расположить материал в хронологическом порядке, начав с театральных рецензий 40-х гг., потом диссертацию, посвященную «Тен ям» М.Е.Салтыкова-Щедрина, после чего вывести тему И.Бабеля. Возможно, это правильно. Но с другой стороны, можно принять и использованный принцип, ибо главный текст помещен в начале издания.
Другое наблюдение рецензента, тоже высказанное вскользь, касается текста диссертации. Ему показалось, что текст чуть-чуть отредактирован, что по-человечески понятно, потому что речь идет о тексте, учитывавшем конъюнктуру времени. И потому естественно, что при переиздании какие-то легкие правки были неизбежны. В остальном М.Строганов расценивает работу Л.Я.Лившица как очень яркое выразительное знамение времени, а его самого как серьезного, добросовестного и очень ценного филолога. Я полностью присоединяюсь к этой оценке.
Все, что я прочел, внушает глубокое уважение к деятельности Л.Лившица, к его работам, безукоризненным с точки зрения точности, ясности, логичности всех положений. Здесь почти нет спекулятивной мысли, исключая необходимую дань времени, вынужденную включать социологические допущения. Понятно, чем это было обусловлено. У меня есть замечание другого рода. Вообще очень многое зависит от культурно-исторического контекста, случайностей, от обстоятельств, которые иначе могли бы перестроить всю жизнь Л.Лившица. Харьковская школа достаточно хорошо известна, Харьковский университет очень известное и хорошее учебное учреждение. Быть может, в другой научной среде мы знали бы Л.Лившица в континном окружении, он напоминает мне в некоторые своих посылках Г.Гуковского. Он близок Г.Гуковскому в социокультурном, социоисторическом анализе. Это человек, который мог бы развернуться в более удачных житейских обстоятельствах в крупную, грандиозную фигуру. Но он и так остался для всех весьма ценным и незалежалым критиком. Что касается дани времени, о котором мы говорим сейчас, то тема времени тесно сплетена с его образом. Он жил в своем времени, обгонял его, но находился в том потоке, который побуждал к поискам созвучных ему времен.
Есть странные анахронизмы в этой книге. Есть обстоятельства, обусловленные тактическим распределением сил тогдашней ситуации. Диссертация писалась в 1955 – 1956 гг., когда Сталин еще не был дискредитирован. ХХ съезд шел ползком, он надвигался в разных культурных и партийных слоях, ощущалось размывание старых ценностей. Эта работа несет на себе отпечаток этого сложного времени, начиненного самыми разными тенденциями. Пьеса «Тени» вошла научный обиход, как подчеркивает сам Лившиц, в 1953 г., уже после смерти Сталина, но не потому, что Сталин и культ личности каким-то образом препятствовали ее изучению.
Благодаря духу перемен новые тексты стали доступными читателям, и «Тени» были созвучны им. Кстати, Строганов замечает, что стоило бы включить в сборник «Вопреки времени» комментарии к четвертому тому собрания сочинений М.Е.Салтыкова-Щедрина, выполненные Л.Лившицем. Он даже считает комментарий более ценным и более содержательным, чем диссертация. Может быть. Интересно, что в литературоведческих работах 30-х – 40-х гг. Щедрин в духе традиционной советской манеры реабилитируется от обвинений в либерализме, самом страшном обвинении сталинской эпохи. Щедрин 30-х гг. – это непримиримый враг либералов.
Очень любопытно, как либеральные веяния эпохи поддерживают энергичные усилия Льва Яковлевича показать, что «Тени» пропитаны духом антилиберализма. Скажем, здесь упорно проводится мысль о том, что ничего не изменилось в пореформенной России. Блестяще, безукоризненно, на мой взгляд, проведен текстологический анализ. Превосходно расставлены все датировки. Филигранная, виртуозная, добросовестнейшая работа. Ни одного лишнего праздного слова. Критерий очень интересен в этой монографии: люди в 60-х годах. Кстати, блестяще обосновано, почему пьеса не была закончена: выстрел Каракозова, наступает реакция, Пенза… Доходит сообщение и прекращается работа: нет смысла доводить до конца. Итак, это пьеса, посвященная борьбе с жалким либерализмом, пьеса, которую Щедрин пишет с позиции демократа.
При этом возникает очень любопытная версия: что же произошло в России после реформ? Пафос автора состоит в следующем: ничего не случилось, изменились личности. Он с удовольствием цитирует фразы о том, как, в сущности, ничего не изменилось. Все исследование написано с точки зрения компрометации либерализма, иначе она бы не состоялась. Вот он цитирует, скажем, оценки тогдашней периодики, того же Щедрина. «Прежде на первом плане была преданность лицам, ныне преданность системе». Понятно, что значит вставить эту фразу в контекст 1956 года. Это было лицо, Сталина которого все ниспровергают, а система осталась прежней. Нравы, обычаи, бюрократы остались прежними, – это постоянный мотив.
Учитывал ли Лев Яковлевич внезапную актуальных подобных высказываний? Не могу судить. Насколько я понимаю, он никогда не касался тем доноса, лагеря, тюрьмы, следствия. Возможно, это перекличка с самим временем, а не с автором. Другое крайне любопытное обстоятельство – это обличение демократизации, процесса, который пришел вслед за реформами, т.е. всеобщей коррупции, размывания всех ценностей. Это патологически актуально, опять-таки не в силу какой-то злонамеренности или благонамеренности автора, а в силу некой монотонности российской истории. Все, что происходило в 60-х годах XIX в., повторяется и в 90-х годах ХХ в.: безумно похоже на нынешние бесконечные филиппики, интриги…
В чем же содержательный пафос всего этого исследования, всей этой работы? Есть ли тут какое-то фрондерство? Ведь Лев Яковлевич принадлежал к когорте шестидесятников, для которых социологический пафос был важнейшей оставляющей творчества, оставался главным нервом. Если с этой точки зрения рассмотреть его научную деятельность, можно прийти к любопытным выводам. Скажем, его театральные рецензии. Они чрезвычайно интересны в этом плане. Берется какая-то казенная пьеса, скажем, «Ярослав Мудрый», и весь пафос критика направлен на осмеяние этой пьесы. Абсолютно каноническое вступление рецензии подчеркивает государственную мудрость Ярослава Мудрого, направленную на объединение и укрепление русских земель. (Докладчик зачитывает начало рецензии). Но постепенно происходит сдвиг, смещение.
Основная деятельность исторического Ярослава, пишет Л.Лившиц, борьба с удельными князьями, сложные дипломатические торговые и военные взаимоотношения с другими государствами, а не конфликт с варягами. Не переоценка ли это места и роли варягов в реальной общественно-политической обстановке того времени? Это своего рода попытка передвинуть внимание и центр тяжести пьесы с националистических мотивов к неким государственным задачам. Иными словами, ослабить антикосмополитический националистический пафос пьесы. Насколько это осознанно, я не знаю. Возможно, она вырастала из еврейских предрасположений и эмоций самого автора. Можно вспомнить и другие пьесы, в которых патриотическая оппозиция так или иначе осуждается, но не с точки зрения подлинного патриотизма, а с точки зрения альтернативных возможностей, незадействованных в данной ситуации. Но это – не фрондерство, это спонтанное выражение каких-то личностных приоритетов, отторгающихся от официальной риторики. В этом смысле, его не зря арестовали. Разумеется, ничего криминального он не совершил, но в его рецензиях есть некое последовательное противодействие державному имперскому духу. И можно почувствовать государственную логику 1949 года…
Его вклад очень весом и в разработку бабелевской темы. Я помню еще по 60-м гг. его публикацию рассказа «Закат», писем А.Н.Пирожковой (имеется в виду публикация избранной переписки И.Э.Бабеля с родными и друзьями / Знамя, 1964, № 8). Если попытаться установить какой-то воинствующий принцип, которым он руководствовался при изучении Бабеля, то, это пафос личностных начал. Этот принцип виден и в его трактовке пьес, например, «Грозы»: личность, освобождающаяся от оков классовости. Писать в 1963 – 1964 гг. о Менделе Крике как о герое, освобождающегося от оков классового происхождения, указывает на те гуманистические ценности, которые во много определили последующее лицо российского общества в перестроечных тенденциях. Сейчас многое мы могли бы пересмотреть, и сделать это легко спустя столько лет после кончины Льва Яковлевича. Разумеется, мы живем в другое время, многое вызывает другие интересы, скажем, вся интрига в «Тенях». Есть пафос обличительства, который проявился в самой диссертации – заговор либеральных интеллигентов… Таких примеров много. Но, главное, Л.Лившиц действует с безукоризненной честностью исследователя, во всю меру отпущенную тогда, никак не сообразуясь с худшими тенденциями своего времени, вопреки благоразумию. Я имею в виду и рецензии 40-х гг., написанные им совместно с Борисом Львовичем Милявским. Вся его деятельность может быть оценена как памятник личности, без сомнения, не до конца воплотившейся в силу тех препон, которые выдвигали сталинская и последующая жизнь. Но на том участке, на котором ему довелось работать, он доказал свои наилучшие и благороднейшие черты.
Б.Милявский. Я хотел бы начать с соображений не литературных, не литературоведческих. Быть человеком – это не профессия. Точно так же, как не профессия быть принципиальным, твердым, быть другом, держать удар, не сдаваться. Это не относится к профессии литературоведа и на качестве литературных результатов не сказывается. И в этой связи, нельзя абстрагироваться от судьбы Л.Лившица, от этой грязи космополитизма, от ночного ареста, от предварительного заключения, от лагеря. Но с другой стороны, я хотел бы судить о книге «Вопреки времени», судить о том, что осталось после него, отвлекаясь от этих обстоятельств. Есть первая книжка, которая называется «О Леве Лившице. Воспоминания друзей». Это книга – дань памяти человеку, гражданину, тому прошлому, за которое и мы ответственны.
Но о книге «Вопреки времени» нужно судить, отвлекаясь, так сказать, от сюжета судьбы, не требуя, не прося от нее никаких льгот и снисхождений. Сейчас стало очень модным: все страдали, у всех прямо кандалы звенят, шрамы на руках. Недавно я прочитал статью о прекрасном литературоведе, который прошел достойную дорогу, оставил значительное наследие, работал успешно. Он жил в Ташкенте и издавал книги, потом переехал в Москву, причастен к первому журнальному изданию «Мастера и Маргариты», изучал историю советского сатирического романа. Вот автор этих воспоминаний настойчиво говорит, как его зажимали, каким он был страдальцем, как не было никаких условий, как он боролся… Вот недавно в какой-то газете появилось интервью с детским композитором, абсолютно благополучным человеком, который был человеком и богатым, и популярным. Но тут оказывается, что были какие-то тайные пружины, лихие недоброжелатели, парткомы, которые не давали ему…
На этом фоне мне хочется решительно отбросить даже намек на подобное отношение. Когда я готовил к изданию эту книжку, то первая и главная задача, и внутреннее ощущение было таким: а стоит ли? а не просто ли это дань памяти, так сказать, хорошему человеку? Если говорить об этой книге с такой позиции, то главное ее, на мой взгляд, достоинство состоит в том, что эта книга живая, сегодняшняя, актуальная. Да, конечно, есть какие-то анахронизмы, но эта книга вполне может, должна, вправе участвовать в сегодняшнем движении литературной науки, в тех процессах, далеко не всегда отрадных, которые в ней происходят. В ней можно о многом поспорить, так это прекрасно! Ведь с тем, что является памятником, не поспоришь.
Одно из существенных положений монографии о «Тенях» – это доказательство того, что «Тени» завершены. Я думаю, что это и так, и не так. Они закончены в смысле идейно-художественном, в смысле проблематики, они закончены сюжетно. Но осталось нечто, – мы сегодня с Ильей Захаровичем искали это слово в словаре, – «необделанным», как говорили в XIX веке. «Неотредактированным» – не то слово. Пьеса должна была быть доведена до станка, до сцены. А Лев Яковлевич был другого мнения. С этим можно спорить сейчас, как спорить тогда. Или, положим, статья о Бабеле, самая темпераментная, самая яркая и самая личная. Статья «От ”Одесских рассказов” к ”Закату”». Здесь мы касаемся споров о Егоре Булычеве.
Я не уверен, что нужно было Менделя Крика сближать с Булычевым. Во-первых, не нужно было потому, что Мендель – не еврейский «Егор», тогда уж наоборот. Егор – русский «Мендель», потому что «Закат» написан раньше почти на восемь лет, чем «Егор Булычев и другие». Но не это главное. При утверждении общечеловеческих начал судьбы, эволюции образа Крика эта концепция несет следы социологичности.
Недавно я посмотрел «Закат» в постановке театра имени В.Маяковского, где роль Менделя играл А.Джигарханян. С одной стороны, у меня в голове была Левина статья и Левин анализ, с другой – то, что я увидел на сцене. Меня А.Джигарханян убедил по-другому. Я увидел трагедию старости, ту самую, когда хочешь и не можешь… Трагедию общечеловеческую, но в другом смысле… Но, повторяю, чем больше можно с этой книгой спорить, тем очевиднее, что она и в самом деле живая. Мне думается, что главная ценность этой книги не только и не столько в конкретных научных результатах и выводах, хотя они очень значительны: в литературоведении, как известно, нельзя закрыть тему, а тема «Теней» может считаться закрытой. Эта книга мне кажется значительной по принципиально другим соображениям. Я считаю, что очень нужна современности методика, самый подход к анализу.
Мы живем в такую эпоху, когда «вульгарный социологизм» выброшен, растоптан и опозорен. Но вместе с ним выброшена и вообще всякая социология. Анализ Лившица как раз и показывает всю значительность, плодотворность и значимость такого подхода. Эта работа привлекает своим многогранным, многосторонним, разнообразным историзмом. Здесь большое и малое, значительное и проходное, политическое и бытовое воскрешено анализом времени и места действия в пьесе, и это может быть уроком другим наукам. Приведу один пример дотошного проникновения во время. Л.Лившицу необычайно важно доказать, что действие «Теней» происходит не в первой половине, не в середине, не в конце 60-х годов, а именно в 1862 г. Он подбирает многообразные доказательства, в том числе, и такое.
В Петербурге в 1861 г. шел балет «Дочь фараона» (который, кстати, два года назад был возобновлен в России в Большом театре). В пьесе фигурирует этот балет. Клаверов, герой пьесы, настойчиво ухаживая за героиней, достает ей билет на этот спектакль, и это выглядит как геройский поступок. Другого она даже упрекает, что он не смог достать ложу на это представление… Исследователи до Лившица, в том числе Иванов-Разумник, считали, что у Щедрина это анахронизм. Лев Яковлевич раскапывает в газетах той поры, в театральных летописях того времени интересный факт: «Дочь фараона» в 1861 г. действительно была поставлена, но провалилась, никто на нее не ходил. и она была снята из репертуара. А Петипа восстановил ее в 1862 г., и это стало спектаклем сезона, который прошел несколько десятков раз. На «Дочь фараона» 1861 г. не надо было доставать билетов, это не было подвигом. А персонажи пьесы вертятся вокруг именно «Дочери фараона», на которую ломилась публика в 1862 г.
И таких наблюдений и фактов, без преувеличения, сотни. Пьеса, в самом деле, дана в контексте, в связях в историей. Это достигается широчайшим привлечением публицистики, дневников, журнальных очерков, достигается тем, что пьеса рассматривается как часть творчества писателя: «Тени» и «Смерть Пазухина», «Тени» и «Господа Ташкентцы», «Закат» и «Одесские рассказы», «Закат» и рассказ «Закат», который, кстати, Лев Яковлевич обнаружил и впервые опубликовал. Таким образом, произведение дается в движении собственного творчества.
Я не знаю, видел ли кто-нибудь снимки рукописей Щедрина: они невероятны, прикоснуться к ним невозможно. А Л.Лившиц до того досконально проштудировал и черновую, и беловую, и промежуточные рукописи, и не оставил необъясненного изменения, каждому изменению находится место в эволюции замысла писателя. Наконец, пьеса дана в широчайшем литературном контексте. Щедрин и Гоголь, Щедрин и Некрасов, Щедрин и Островский, Щедрин и Сухово-Кобылин, Щедрин и Панаев, Щедрин и массовая сатирическая драматургия. До бесконечности… Невероятно смело и неожиданное сопоставление Щедрин и Достоевский. Считалось, что полемика Щедрина с Достоевским развернулась позже, в 70-е годы. Здесь показано, как Щедрин полемизирует с «Записками из подполья» и в какой мере это проясняет и пьесу, и произведение Достоевского. Я думаю, что все эти моменты, и названные, и неназванные, актуальны: это опыт, который должен быть использован.
…В 1995 г. мы в Харькове затеяли вечер памяти к 30-летию со дня смерти Л.Я.Лившица. Харьков, февраль, холод невероятный, темно, хоть глаз выколи, скользко, на улицах не убирают. Мы были уверены, что придет десять человек, и ладно. Зал на двести человек был заполнен. Мы планировали вечер протяженность два часа, а он длился пять. Вспоминали студенты, которые у него учились, аспиранты, которыми он руководил, актеры, чьи спектакли он критиковал, люди, так или иначе с ним сталкивавшиеся… Это был человек замечательный, и все-таки, это был, прежде всего, ученый, который оставил живое, нужное, актуальное наследие. Я очень благодарен, что вы это здесь обсуждаете.
И.Серман. Я бы хотел добавить очень немногое к предыдущим выступлениям. Мне не нравится, когда об исследовании говорят, что оно «закрыло тему». Каждая продуманная, выстраданная работа открывает тему, и в этом главное ее достоинство. Первый докладчик говорил о соотношении демократизма и либерализма у Щедрина и об оценке этого соотношения в работах Льва Лившица. Видите ли, тут важна историческая точность. Старейшая всероссийская «пенкоснимательница», как называл Щедрин «Русские ведомости» начала 70-х гг., была действительно одной из важнейших мишеней его сатирического таланта. И дело было не в соотношении демократизма и либеральных увлечений правительственными мероприятиями.
Дело заключалось в принципе идеологической честности, которую Щедрин не находил у тогдашних либералов, окружавших «Русские ведомости», и всячески над ними издевался. Мне кажется, что тут нет ни прямого, ни обратного отношения с 60-ми годами ХХ века. Здесь есть историческая истина, которой был верен Л.Лившиц. Конечно, с тех пор кое-что сделано по Щедрину, добавлено, разработано, не многое, надо сказать. Щедрин не избалован ни советской, ни, тем более, постсоветской литературной наукой. Поэтому работа Л.Лившица, при всех слабостях, легко объясняемых и условиями времени, и недостаточной тогда разработанностью общещедринских проблем, открывает тему, заставляет думать, работать, и это, мне кажется, ее главное достоинство.
С.Шварцбанд. Мне хочется обратить внимание на одну вещь, которая мне очень близка. Лев Яковлевич – блестящий текстолог. Сегодня этой науки, вообще-то говоря, не существует. Она упоминается, о ней говорят, пишут, но в реальности редкий исследователь решается на текстологический анализ. Ибо это не модно, это трудоемко, это и невыгодно во всех других плоскостях. Я не знал раньше работ Л.Лившица. Открываю первую статью о Бабеле. И в ней очень спокойно, очень деловито устанавливается один небольшой текстологический факт: «Одесские рассказы» написаны до «Конармии».
Я бросаюсь к литературе, к интерпретаторам, к Шимону Маркишу и вижу, как мы привыкли видеть Бабеля: сперва «Конармия», потом «Одесские рассказы» С первого дня при реабилитации так и идет мысль литературоведов. Задуматься на одну секунду, что Лев Яковлевич подсказал интерпретаторам, что кровь «Конармии», жестокость «Конармии» сменили причудливую яркую условность «Одесских рассказов», – это не просто изменение последовательности, это картина страшная, и открыл ее он. Работы, которые бы последовали за его исследованиями в его видении Бабеля, открыли бы совершенно другого Бабеля, которого мы не знаем. И все благодаря его маленькому текстологическому наблюдению.
Т.Лившиц. Я хочу поблагодарить всех участников сегодняшнего заседания. После этого замечательного вечера уже нет сомнения, что работы моего отца воскрешены, получили признание, введены в современный литературоведческий обиход. Среди нас находится Борис Львович Милявский, составитель книги воспоминаний и сборника «Вопреки времени», вдохновитель, организатор и движущая сила этих изданий, основатель ежегодных Чтений. Это благодаря ему после 30 лет безвременья и забвения папины работы были возвращены читателям. Мой брат и я счастливы, что дожили до такого дня.
Из стенограммы некоторых выступлений участников обсуждения.