А. Г. СЛОНИМ[1]
Петроград. 7. XII. 1918
За время моего исчезновения La vie[2] мотала меня на многие лады, я приезжал, уезжал, был болен, призывался[3]. Я очутился в положении, когда стыдно было появляться на глаза, потом стыдно стало того, что не являлся. Это обычно. Несмотря на тяжкие условия, я вывернулся из бед. Сегодня уезжаю в Ямбург открывать крестьянский университет, вернусь в будущую среду. Приду. Такую повинную голову всякий меч сечет.
В характере моем есть нестерпимая черта одержимости и нереального отношения к действительности. Это несмотря на некоторую житейскую приспособляемость. Отсюда мои вольные и невольные прегрешения. Это надо искоренить; со стороны «одержимость» имеет вид неуважения к людям. Господи, помилуй нас. Анна Григорьевна, простите бродячую и задумчивую душу. Вот – все.
Я бос и неприкрыт. В записке, данной Сторицыну[4], перечислены некоторые вещи. Пожалуйста, дайте ему их. Он перевезет их к себе на квартиру.
- Я кланяюсь Льву Ильичу и Илюше[5]. Защитите меня перед ними, Анна Григорьевна. Приду – не посмотрят. Грустно. До свиданья. Скажем так: простить – это значит понять.
Любящий вас И. Бабель.
*Публикуемые, а также цитируемые в комментарии письма к И. Л. Лившицу А. Г. Слоним, В. Б. Сосинскому. Т. Н. Тэсс хранятся в личных архивах адресатов; письмо к М. Е. Кольцову – у С. А. Бондарина; письма к Е. Д. Зозуле и В. П. Полонскому – в Центральном государственном архиве литературы и искусства СССР, письма к Л. В. Никулину и Д. А. Фурманову – в отделе рукописей Института мировой литературы имени А. М. Горького. Использованные в комментарии письма к родным цитируются но изданию: Isaak Babel. Racconti proibitie lettere intime. eg. g. Feltrinelli, Milano, 1961.
В некоторых письмах опущены места, не представляющие общественно-литературного интереса.
[1] В 1916 г. Бабель жил на квартире у Анны Григорьевны Слоним (1887 –1954) и ее мужа инженера Льва Ильича Слонима (1883 –1945) (см. воспоминания Бабеля о Горьком «Начало» в сборнике «Избранное», ГИХЛ, М., 1957). С той поры началась их многолетняя дружба. В 1927 г. на московской квартире Слонимов Бабель написал сценарий кинокомедии «Китайская мельница» (режиссер А. Левшин, вышла на экран 13. 7. 1928 г.), позже – работал над повестью «Еврейка». Повесть осталась незавершенной, рукопись сохранилась в семье Слонимов.
[2] Жизнь (ф р а н ц.).
[3] Летом 1918 г. Бабель был участником продовольственных экспедиций в Поволжье (см. рассказ «Иван-да-Марья»), затем служил в Наркомпросе, в Северной Армии против Юденича.
[4] Петр Ильич Сторицын (точные даты рождения и смерти неизвестны) – по образованию химик, бывший толстовец, литератор и журналист, погибший во время блокады Ленинграда. Жил вместе с Бабелем зимой 1918/1919 г. в Петрограде. Он дал Бабелю «зерно» сюжета оставшегося неопубликованным рассказа «Мой первый гонорар». как сообщила автору настоящего комментария вдова писателя А. Н. Пирожкова.
[5] Сын Слонимов – Илья Львович (р. 1906), скульптор.
М. КОЛЬЦОВУ[1]
Одесса. 17.IV.23
От пропавшего без вести Бабеля, заточившего себя добровольно, – Кольцову, прославлену древле от всех.
Вот Гехт и Бондарин[2]. Их актив: юношеская продерзость и талант, который некоторыми оспаривается. В пассиве у них то же, что и в активе. Им, как и пролетариату, нечего терять. Завоевать же они могут прожиточный минимум. Отдаю их под вашу высокую руку. От сего дня в непродолжительном времени я напишу вам о себе письмо.
Ваш И. Бабель
< div style="mso-element: footnote-list;">[1] Михаил Ефимович Кольцов (1898 – 1942) – советский журналист, писатель. Как сообщил автору комментария И. Д. Лившиц, накануне революции Бабель некоторое время учился в Петроградском психо-неврологическом институте, известном как средоточие революционной студенческой молодежи, студентом которого был и Кольцов В 1919 – 1920 гг. Бабель работал в Одессе заведующим редакционно-издательского отдела Госиздата Украины. По свидетельству И. Л. Лившица, там он встретился как со старым и добрым знакомым с Кольцовым, приехавшим в Одессу организовывать Юг-РОСТА. Как корреспондент Юг-РОСТА Бабель в 1920 г. попал в 1-ю Конную армию.
[2] Сергей Александрович Бондарин (р. 1903) и Семен Григорьевич Гехт (1903 – 1963) – тогда начинающие писатели – переезжали из Одессы в Москву. Данное письмо они не передали Кольцову, решив действовать без «протекций», как вспоминает С. А. Бондарин в книге «Гроздь винограда», и таким образом оно у него сохранилось.
21
22
В. П. ПОЛОНСКОМУ[1]
Дорогой мой Вячеслав Павлович! Никому никаких рассказов я не посылал. Никому, кроме вас, я никаких рассказов не пошлю. Сообщение о «Перевале» привело меня в полное недоумение. Как говорится, ничего подобного[2]. Рассказы, которые я Вам буду посылать, являются частью большого целого. Я работаю над ними вперебивку, по душевному влечению. Растреклятое это душевное влечение является причиной моих бедствий и моей неаккуратности. Удавиться впору, но ничего поделать с собой не могу. Я знаю, что очередь «рассказов для напечатания» придет очень скоро, и жду – и Вас прошу ждать. Право, у меня уже и слов больше для этих просьб нету. Напечатать «Закат» до постановки – значит[3]... Вы знаете, что это значит... «В руки твои предаю дух мой...»
Я в Марселе. Hohst interessant[4]. Получили ли Вы письмо, в котором я сообщал Вам об отъезде моем в Марсель?
Дорогой мой, замученный мною редактор! Я не мечтаю больше о любви. Я мечтаю о том времени, когда бестрепетно смогу я «поднять очи на кредиторов моей совести...» Когтистый зверь, скребущий душу,– совесть!..
Письмо Ваше переслано мне из Парижа. Я написал сегодня, чтобы зашли в Hotеl De Valence за Бакуниным. Я, дурак, вообразил почему-то, что вы оставили для меня эту книгу в Торгпредстве, и спрашивал ее там[5].
В Марселе постараюсь посидеть подольше. Не сердитесь. Мы помиримся, уверяю Вас, мы помиримся.
Любящий Вас И. Бабель
29.Х.27
[1] Вячеслав Павлович Полонский (Гусев) (1886–1932) – литературный критик, редактор «Нового мира». К сотрудничеству в «Новом мире» Бабеля привлек Ф. В. Гладков: «Я сговорился с Бабелем и Вс. Ивановым: они в начале января дадут рукописи»,– писал он Полонскому 25. 12. 25 г. (ЦГАЛИ, ф. 1328, оп. 1, ед. хр. 88). Однако первую рукопись, «Закат», Бабель прислал Полонскому лишь 22.6.27 г.
[2] В кн. 6 «Перевала» (1928) были вторично опубликованы «Ходя», «В щелочку» и впервые – рассказ «Старательная женщина».
[3] «Закат» был напечатан в «Новом мире», 1928, № 2.
[4] Чрезвычайно интересно (н е м е ц к.).
[5] Возможно, книга Полонского (совместно с Л. П. Гроссманом) «Спор о Бакунине и Достоевском», М. 1926, или 3-е изд. очерка Полонского «Жизнь Михаила Бакунина», Л., 1926. Бабель интересовался историей революционных движений. «Я стал читать замечательные старые книги по истории французской революции – и по совести – не могу оторваться, как в юности, читаю ночи напролет. Никто, кроме нас, эти книги понять не может» (письмо А. Г. Слоним 26. 12. 27).
Е. Д. ЗОЗУЛЕ [1]
Париж. 23.XII.27
Зозулечка. Я недавно получил письмо от Анны Григорьевны[2]. Она просит выслать ей новейшие французские книги и указать, к кому бы обратиться по вопросу о переводах. Первую часть ее просьбы я исполнил – книги выслал, относительно же переводов попрошу ее позвонить Вам по телефону. Прежние боги, вроде Воронского, повержены, и не думаю, чтобы они могли ей быть полезны[3]. Так как она женщина гордая, то телефонный ее звонок не будет обозначать бесконечной докуки. Поэтому мне кажется, что я действую в данном случае, как говорится, лояльно.
(...) Каким воздухом дышит Москва?
Я работаю, хоть немного, но работаю, но все это с таким расчетом, чтобы публиковать после смерти. Я бы хотел заразиться литературной горячкой, но не могу.
Привет жене, привет Кольцовым (...)
[1] Ефим Давидович Зозуля (1891 –1941) – писатель и журналист. Один из руководителей журнала «Огонек». Еще в мае 1918 г., собираясь выпустить литературную «листовку» в Петрограде, он писал Полонскому: «Будет несколько крупных имен, из молодых – Герман, Бабель» (ЦГАЛИ, ф. 1328, оп. 1, ед. хр. 152).
[2] А. Г. Слоним.
[3] Александр Константинович Воронский (1884-1943) – литературный критик и публицист, в 1927 г. за принадлежность к оппозиции был исключен из партии и отстранен от редактирования журналов «Красная новь» и «Прожектор».
И. Л. ЛИВШИЦУ
10 января 1928. Париж
(...) Первые месяцы пребывания моего в Париже, месяцы устроения, не способствовали, конечно, «вдохновению». Но понемногу я втянулся в работу. Снова, как в дни моей юности, я задумываю coup d`etat[1] в моей литературе. Посмотрим – удастся ли. Маленечко я устал да, coup потруднее, чем первый. Может быть, к лету закончу. До окончания работы я в Россию не двинусь. Я и сам знаю, что «лечение временем», предпринятое мною, должно быть доведено до конца. О сплетниках же, количество и качество коих мне известны, не беспокоюсь – я огражден от них непобедимым равнодушием, это у меня счастливая черта – равнодушие к opinion publique[2].
О жизни в Париже – что же Вам рассказать? Несмотря на тоску мою по России, в Париже хорошо бы жить, если бы чуточку больше денег. Я не привык к такому скудному существованию и развернуться никак не могу. Очень мало денег – но тут до поры до времени ничего не поделаешь. А страна – как это ни странно – ужасно отсталая и очень провинциальная. Жить здесь в смысле индивидуальной свободы превосходно, но мы – из России – тоскуем по ветру больших мыслей и больших страстей.
(.„) Обо всем, что в моей жизни достойно внимания, я буду писать вам – не забывайте и меня. Если ты считаешь, что мне полезно знать что-нибудь сверх моего «знатья», – напиши.
Целую вас всех
Ваш И. Бабель
Париж. 10.1.28
[1] Переворот (ф р а н ц.).
[2] Общественное мнение (ф р а н ц.): здесь – в смысле пересудов о личной жизни Бабеля.
Е. Д. ЗОЗУЛЕ
Париж. 10.I.28
Дорогой мой Zozulia! Я очень рад тому, что живописное Ваше «безумие»[1] продолжается. После Вашего отъезда я подумал, что скептицизм мой был очень мелкотравчатый и что ваша «мания» – превосходная мания, полная жизни и огня. Мне бы такую... И теперь я почему-то верю в нее всем сердцем. Не бросайте, теперь уж и я чувствую, что бросать не надо... Теперь о моей растреклятой работе. По моим планам – я до весны пошлю в «Прожектор» рассказ, относительно книжки поговорим летом в Москве, я думаю, раньше лета мне не удастся всем негодующим моим кредиторам заткнуть хайла. Вы-то, надеюсь, не подозреваете меня, подобно растерзанным редакционным романтикам, в дьявольской хитрости – вот, мол, пишет, строчит, не печатает, ждет своего часа... Никакого часа я не жду, очень долго мне не писалось, сделаться профессионалом, к великому моему неудобству, мне никак не удается: как только допишу – сейчас же пошлю печатать, как и все прочие люди... О сплетнях, сообщаемых Вами, пишут мне со всех концов. Сижу я здесь потому, что лечу временем семейные мои неурядицы, а во-вторых, не хочется приезжать в Москву с пустыми руками. Причины эти просты, как проста истина, Вы-то знаете...
Собирается ли сюда Сима с девочкой? Как поживает Ваш фотографический аппарат? Много ли работаете? (Помните о душе!!!). Неуклонно трудитесь над тем, чтобы выслать Лебедевой деньги. Как известно, они здесь пригодятся. Я написал Воронскому, но не получил от него ответа. Что с ним? Редактирует ли он хотя бы «Прожектор»? Цифры «Огонька» действительно астрономичны. В Англии Вы были бы лордом Норт-клифом (?) Ну, до свидания. Привет Вашим – и особо Кольцовым. Евг. Бор.[2] – поклонница и обожательница Ваша – кланяется от всего сердца.
Ваш И. Бабель
[1] Альфред Чарльз Хамсуорт Нортклиф (1865 – 1922) – основатель крупнейшего английского газетного концерна, влиявшего на прессу Европы и США.
[2] Евгения Борисовна Гронфейн – первая жена Бабеля.
И. Л. ЛИВШИЦУ
26 января 1928. Париж
(...) Книги ты, я надеюсь, получил. Книжный магазин сообщил мне, что задержка вышла из-за того, что никак нельзя было достать книгу Valery[1]. Из снобизма – книги Valery печатаются – можешь себе это представить – в пятидесяти или ста экземплярах – делают они это для того, чтобы «чернь» не читала. Но поэт, все говорят, изумительный.
О моей работе... Контуры ее, успех ее или неуспех (для меня) обнаружатся, я думаю, месяца через три. Тогда я тебе подробно о ней напишу. А сейчас что можно сказать – тружусь трудно, медленно, с мучительными припадками недовольства[2].
Здоровье удовлетворительно. Получил письмо от Горького, приглашает к себе в Италию. Если будут деньги – весной поеду. Конармия вышла в Испании в превосходном издании и, говорят, имеет там успех. Это открывает мне дорогу в Испанию. До сих пор ни одному русскому – ни белому, ни красному – визы не давали. Но для поездки нужно много денег...
Если можешь, пришли мне два-три экземпляра Конармии.
(...) Где ты читал «Закат»? Разве он уже напечатан? Положительного твоего мнения об этой вещи, прости меня, я не разделяю (...)
Твой И.
Р. 26.I.28
[1] Поль Валери (1871 –1945) – французский поэт; стоимость его книг, издававшихся мизерными тиражами, взвинчивалась библиофилами до фантастических сумм.
[2] «Единственное тщеславие, которое у меня есть,– это написать как можно меньше ненужных слов»,– писал Бабель И. Л. Лившицу. «Можно бы делать больше, чем я делаю, но все же мне кажется, что медленная моя работа подчинена законам искусства, а не халтуры, не тщеславия, не жадности» (письмо А. Г. Слоним 27. 12. 27).
А. Г. СЛОНИМ
Милая Анна Григорьевна. Послал Вам: Линдберга – Mon avion et moi[1] и Воронова Conquet de la vie[2]. Первая – как мне кажется,– если ее сократить, чрезвычайно подойдет для Огонька, книга же Воронова представляет выдающийся интерес, и, по-моему, Госиздат или любое другое издательство должны ухватиться за нее. Есть ли у Вас связи в Зифе – они, кажется, легче на подъем. Я думаю, что Вы можете просто обратиться к Нарбуту от моего имени.
Выискать стоящую книгу рассказов или просто стоящую книгу здесь очень трудно. По-нашему, французы пишут о пустяках с нашей точки зрения (и как будто это правильная точка зрения), – все это очень скучно. Я не теряю надежды выслать Вам в конце этой недели еще несколько книг, на этот раз более подходящих. О деньгах – нечего толковать. Все это гроши. «Свои люди – сочтемся».
Отзыв Ваш о Бронепоезде меня удивил[3]. Из Москвы все время доносятся стоны восторга. На Закат я никаких надежд не возлагаю – и даже наоборот[4].
Что касается меня – тружусь. Телу жить здесь хорошо – душа же тоскует по «планетарным» российским масштабам.
(...) Ждите от меня через несколько дней очередное послание и новых книг.
Любящий Вас всем сердцем
И. Бабель
Париж. 26.1.28
[1] «Мой самолет и я» – книга американца Ч. Линдберга (р. 1902), который первым совершил в 1927 г. беспосадочный перелет Нью-Йорк – Париж через Атлантику.
[2] «Завоевание жизни» – книга выдающегося французского ученого-хирурга Сергея Александровича Воронова (1866 – 1951), занимавшегося проблемами старости и омоложения.
[3] Премьера пьесы Вс. Иванова «Бронепоезд 14-69» состоялась во МХАТе 8 ноября 1927 года. Луначарский в своей рецензии на этот спектакль, опубликованной 26 ноября 1927 г. в «Вечерней Москве», назвал его триумфальным.
[4] В это время пьесу Бабеля «Закат» репетировал МХАТ 2-й.
А. Г. СЛОНИМ
Милая Анна Григорьевна. Высылаю Вам книгу Чармиан Лондон (жены Джека) – о нем[1]. По-моему, очень подходит для России. Получили ли Вы книги Линдберга и Воронова?
(...) Каждая сотня рублей может приблизить меня к цели – к написанию второй книги, а я их в моей жизни напишу немного. До свидания, милые други. Льву Ильичу и Илье Львовичу кланяюсь с остервенением.
Ваш И. Бабель
Париж. З.II.28
[1] Имеется в виду биографическая книга Чармиан Лондон «Джек Лондон».
А. Г. СЛОНИМ
Милая Анна Григорьевна.
(...) Вчера послал Вам свой экземпляр скандальной книги Бруссона (продолжение воспоминаний об Анатоле Франсе[1]) и биографию Диккенса, написанную Честертоном[2]. Здесь большая мода на биографии-романы. Я Вам пошлю еще блистательную биографию Бальзака. Думаю, что ее стоит перевести на русский яз., она найдет много читателей, да и форма необычная. С книжкой Лондон все было бы хорошо – если бы не последние главы, где говорится об отношении Лондона к войне, увы, оно было положительное. Ouvrage[3] Бруссона, по-моему, легко пристроить – книга пахнет дурно, но написана хлестко.
«Закат» провалится с небывалым позором. Я написал Берсеневу[4], чтобы он Вам прислал места на генеральную репетицию. Я знаю, что Вы будете опечалены этим спектаклем. Если захотите – напишите мне Ваши впечатления.
(...) Жму рабочие руки Ваших мужчин и бью им тысячу поклонов.
Любящий Вас И. Бабель
Париж. 18.II.28
[1] Книга Ж.-Ж. Бруссона, бывшего секретаря Анатоля Франса. «Маршрут из Парижа в Буэнос-Айрес».
[2] Книга английского писателя и критика Г. Честертона «Диккенс» (1-е изд. 1903 г.).
[3] Произведение (ф р а н ц.).
[4] Иван Николаевич Берсенев (1889 –1951) – народный артист СССР, в то время артист, режиссер и помощник директора МХАТа 2-го.
А. В. НИКУЛИНУ[1]
Париж.24.II.28
Дорогой Лев Вениаминович! Сделайте милость, пойдите на представление Заката и потом не поленитесь описать мне этот позор. Получил я пьесу в издании Круга[2]. Это чудовищно. Опечатки совершенно искажают смысл. Несчастное творение!..
(...) До февраля работал порядочно, потом затеял писать одну совершенно удивительную вещь, вчера же в 11? часов вечера обнаружил, что это совершенное дерьмо и выспреннее к тому же. Полтора месяца жизни истрачены впустую. Сегодня еще горюю, а завтра буду уже думать, что ошибки учат (...)
[1] Лев Вениаминович Никулин – писатель, учился вместе с Бабелем в Одесском коммерческом училище: в 1927 г. они одновременно были в Париже.
[2] И. Бабель, Закат. М.-Л., «Круг», 1928.
А. Г. СЛОНИМ
Милая Анна Григорьевна. Как и следовало ожидать, Закат провалился[1]. «Событие» это произвело на меня, как бы это сказать, благоприятное впечатление, во-первых, потому, что я был к нему подготовлен, и оно чрезвычайно утвердило меня в мысли, что я разумный и трезвый человек, и во-вторых, я думаю, что плоды этого провала будут для меня в высокой степени полезны и послужат мне на пользу. Вы, я думаю, были на спектакле. Жду от Вас рецензии. Надо думать, что и играли плохо. Единственное, чего я не ожидал, что спектакль выйдет скучным. А скука, оказывается, была томительная. Послал Вам несколько дней т. н. биографию Бальзака «Une biografie romance»[2], которая здесь в большой моде. Книжка интересная, ее бы, по-моему, можно перевести.
(...) Я хворал гриппом, но теперь оправился и чувствую себя хорошо. У нас упоительная, нежная, неправдоподобно прекрасная весна. Я переполнен поэзией (и прозой) и рвусь к небесам... Привет Вашим хлебодавцам, которые плюют на меня с высокого дерева, ибо молчат, не пишут.
До свидания
Ваш И. Бабель
Париж. 7.III.28
[1] Премьера «Заката» во МХАТе 2-м состоялась 28. 2. 28 г. (Постановка Б. М. Сушкевича, режиссер И. Н. Берсенев.) Спектакль получился неудачным и после 16 представлений сошел с репертуара.
[2] 2 Романизированная биография (франц.).
А. Г. СЛОНИМ
Париж. 15.III.28
Милая Анна Григорьевна.
(...) Я хотел бы поехать в апреле к Горькому в Сорренто. От него каждую неделю – настойчивые и очень душевные приглашения. Чувствую, что надо ехать. Он обещает, что денег эта поездка будет мне стоить очень мало. Поживу у него до мая, т. е. до отъезда его в Россию. Получил от него также очень лестное письмо о «Закате»[1], ну да я, грешным делом, вкусу его не всегда доверяю, хотя и мне, признаться, пьеса до сих пор не разонравилась. В другой раз буду умнее. Если напишу пьесу, буду торчать на всех репетициях.
(...) У нас была упоительная весна, а теперь снова зима, холодно, я вожусь с печкой, греюсь, допускаю к себе в общежитие только приятные мысли и счастлив. Город же, как Вы имели случай убедиться, ничего себе. У меня было что-то вроде гриппа, но теперь я совсем оправился и чувствую прилив бодрости и опасного даже какого-то восторга. Вдруг, откуда ни возьмись, этакое самозабвение...
Итак, в ожидании утешительных (эх, кабы телеграфных!) известий – преданный до смертного часа.
Привет тиранам.
И. Б.
[1] «Театр не сумел передать зрителю тонкости комедии, с виду грубоватой,– писал Бабель родным 2. 4. 28 г.,– и если они продолжают вывешивать афишу, это, ясное дело, обусловлено тем, что там есть моего, а не тем, что идет от театра: могу сказать это без тщеславия».
И. Л. ЛИВШИЦУ
Париж. 20.III.1928
Дорогой мой. Давно не писал тебе. Прости. Писать – по совести – надо было жаловаться (бесполезное занятие), а не по совести – не хотелось. Переход на новые рельсы дается мне трудно. Профессиональное занятие литературой (а я впервые здесь занялся ею профессионально) дается мне трудно. Сомнения борют мя мнози, такой снисходительности к самому себе – писать и жить, как пишут и живут почти все другие, 99% пишущих – не могу найти в своей душе.
Целый месяц хворал душевно и физически (очевидно, мозговое переутомление) и только теперь ощущаю вновь в себе или, вернее, вновь сочинил в себе какую-то силу для борьбы и «размышления», выражаясь высокопарно.
(...) В сентябре я очень бы хотел выехать в Россию, не в Москву, а в Россию. Во всяком случае, я на отлете. (...) Как обстоят дела у тебя, что девочка[1] живете ли вы на даче? У тебя тоже было невеселое время, я знаю, и никто не мог это почувствовать лучше меня, тягостно отбивающегося от болезни. Надо назвать то, что я испытываю, настоящим словом,– т. е. болезнью, неврастенией, как в дни юности (...)
Твой И.
[1] Дочь И. Л. Лившица – Таня.
А. В. НИКУЛИНУ
Париж. 20.III.28
(...) Окружен упоительной весной – живем великолепно. Недавно был Mi careme[1], ну и дела пришлось увидеть. Нет, грех хулить, город хороший, беда только, что очень стабилизованный... В апреле уеду, наверное, в Италию к Горькому, патриарх зовет настойчиво, отказываться не полагается. Поживу там до отъезда Горького в Россию. (...) Кстати, о Закате. Горжусь тем, что провал его предвидел до мельчайших подробностей. Если еще раз в своей жизни напишу пьесу (а кажется – напишу), буду сидеть на всех репетициях[2], сойдусь с женой директора, загодя начну сотрудничать в Веч. Москве или в Веч. Красной – и пьеса эта будет называться «На переломе» (может, и «На стыке») или, скажем, «Какой простор!..». Сочиняю я хоть туго, но сочиняю. Печататься они будут сначала в Новом Мире, у которого я на откупу и на содержании. (...) Я хворал гриппом, но теперь поправился, и испытываю бодрость духа несколько даже опасную – боюсь лопну! (...)
[1] Четверг на третьей неделе поста у католиков, когда происходят празднества, балы (ф р а н ц.).
[2] Как сообщил Л. О. Утесов автору настоящего комментария, Бабель мечтал собрать труппу специально для постановки «Заката» с участием Б. С. Борисова, М. М. Блюменталь-Тамариной, Е. М. Грановской, С. Б. Межинского, Л. О. Утесова, Ст. Надеждина.
Д. В. НИКУЛИНУ
Париж. 2.IV.28
Дорогой Лев Вениаминович! С наслаждением прочитал в Новом Мире Ваш прелестный, действительно, прелестный очерк и, грешный человек, позавидовал Вам – вот ведь никакого глубокомыслия, с прозрачной ясностью, простотой и умом[1]. Я как-то никак не могу слезть с котурн. Очерк этот – лучшее, что я читал в наших журналах «о заграничных впечатлениях». Вот вправду взял умный и умудренный человек читателя за руку и повел – и показал – без философии на века, без рискованных и часто дурацких противопоставлений, без назойливого учительства – и показал так, что и сказать ничего нельзя – чистая правда и очень тонкая, очень честная – и написано так же. Мне очень понравилось и другим читателям тоже.
Я жду итальянской визы[2]. Если дадут, поеду на месяц в Сорренто и если ограниченные средства позволят – еще куда-нибудь. Об отъезде сообщу Вам.
(...) Приезжайте в августе. До этого времени я еще буду в Париже – вряд ли до августа кончу мой «Сизифов труд». Теперь здесь очень интересно, можно сказать – потрясающе интересно – избирательная кампания, и я о людях и о Франции узнал за последнюю неделю больше, чем за все месяцы, проведенные здесь. Вообще мне теперь виднее, и я надеюсь, что к тому времени, когда надо будет уезжать – я в сердце и в уме что-нибудь да увезу. Будьте веселы и трудолюбивы!! Будьте веселы и благополучны! (...)
[1] Лев Никулин. Воображаемые прогулки. «Новый мир», 1928, № 3.
[2] Из-за задержки итальянской визы Бабель не успел посетить в Сорренто Горького, который выехал 20 мая в СССР. Первая их встреча со времени революции состоялась в мае 1931 г. «Мы встретились с прежним чувством,– писал Бабель родным 24. 5. 31 г.– Впечатления сложные, не во всем я их сам еще уяснил. Но, конечно, другого такого старика нет в мире».
А. Г. СЛОНИМ
(...) Завтра второй тур французских выборов. Вот дела делаются. Дожить бы увидеться с Львом Ильичем и рассказать ему, что я знаю о французской демократии, а знаю я уже порядочно[1]. Тартарены из Тараскона[2] переживают полосу расцвета – впрочем, как и во всяком строе, есть «холодное и горячее»...
(...) После двухмесячного перерыва выглянуло солнце, чего и Вам желаю. Шовинистические французы говорят, что такое живительное солнце бывает только во Франции и из всей Франции только в Париже. Ладно... (...)
Ваш И. Б.
Париж. 28.IV.28
И. Б.
[1] «Демократия представляет собою часто зрелище шумное, суетливое и омерзительное» (письмо Слонимам от 19. 4. 28.).
[2] Тартарен из Тараскона – герой одноименного произведения французского писателя Альфонса Додэ (1840 – 1897).
А. Г. СЛОНИМ
Париж.26.VI.28
Милая Анна Григорьевна. Переводы для Красной Нивы начнут поступать к Вам с начала будущего месяца. Очередной номер Candide[1] я выслал. Ищу теперь только что вышедшую (или, может, она выйдет через день-два) книжку о знаменитом загадочном мультимиллионере Базиле Захарове (акционере величайших оружейных заводов мира)[2]. Книжка эта для Сов. России, для разоблачений махинаций финансовых кругов и пушечных королей в деле подготовки войны – представляет чрезвычайный интерес.
(...) Тружусь. Конца трудам не видно. Еще годов на пять работы есть, а потом начну свиней разводить. Скучаю по России. Как только выполню намеченную мною программу – полечу в Россию с во сторженным кудахтаньем.
Всем Вам, как пишут мужики – поклон с сер дечной любовью.
И. Б.
[1] «Кандид» – французский журнал.
[2] Базиль Захаров (1849 – 1936) был также одним из главарей «Роял датч шелл»; финансировал антисоветскую печать и белогвардейцев.
А. Г. СЛОНИМ
Париж. 7.VII.28
(...) Я много работал и разъезжал (правда, победнее, чем американские миллионеры) в последний месяц – работал, потому что надо, а разъезжал, п. ч. здоровье мое оставляет (проп. «желать») лучшего. Я затеял Сизифов труд, почти для меня непосильный, и мозги часто мне изменяют, переутомляются, мне нужно призвать на помощь всю силу воли для того, чтобы выйти победителем из борьбы (а это борьба), которую я теперь веду,– войны с собственными нервами, с мозгами, с утомляемостью, с собственной бездарностью, с припадками слабости, с условиями чужбины. Жаловаться тут, конечно, не на что. Жизнь только и похожа на что-нибудь стоящее, когда борешься.
(...) В Россию я рвусь всей душой – и думаю, что до конца этого года смогу выехать. Все зависит от того, как пойдет моя работа. А ее столько, размахнулся я так широко, что поневоле все идет медленно, а кроме того, «поспешишь – людей насмешишь» (...)
И. Б.
А. Г. СЛОНИМ
St. Idelsbad (par Coxyde)
Villa Guastave, Belgique
Милая Анна Григорьевна (...) Я здесь кое-как работаю, без Вас я не мог бы этого делать. И если из моей работы выйдет толк,– право, немалая заслуга будет принадлежать Вам. Я постоянно сокращаю фронт моих метаний, дел, отношений, и несмотря на все мелкие и гнусные неприятности – не теряю куражу ни на минуту и линию свою буду гнуть до тех пор, пока не согну ее. (...)
Получили ли Вы книгу Лоуренса[1]? Трудно найти лучшую книгу для перевода Будет совершенно бессмысленно, если издательства откажутся от нее. Жалко упустить такой случай. Напишите мне, что Вам ответят в Зифе (...)
Новому Миру я отправлю сегодня ясное и искреннее послание. Я скажу им, что, несмотря ни на что, я не изменю ни на йоту систему своей работы, не ускорю ее насильно ни на один час и никаких точных сроков не назначу. Все, что я напишу, я отдам им, а к прекращению «пенсиона» я готов. Всем подведомственным мне лицам я объявил, что с радостью вхожу в период денежной нужды, что жизнь свою я перестрою так, чтобы не зависеть от литературных заработков – и что только при соблюдена этого условия – из моих дел выйдет толк. (...)
И. Бабель
31.VII.28
[1] Томас Эдуард Лоуренc (1888 – 1935) – британский разведчик-агент на Ближнем и Среднем Востоке; его книга «Семь столпов мудр ости» вышла в 1926 г. (сокращенный вариант под названием «Восстание в пустыне» – 1927 г.).
В. П. ПОЛОНСКОМУ
31.VI.28
Дорогой Вячеслав Павлович! Мне переслали из Парижа письмо Вашего секретариата, формально правильное и чудовищно несправедливое и мучительное по существу. Я отвечу на него как можно искреннее, скажу, что думаю. А думаю я, что, несмотря на запутанные мои личные дела, я ни на йоту не изменю принятую мною систему работы, ни на один час искусственно и насильно не ускорю ее. Не для того стараюсь я переиначить душу мою и мысли, не для того сижу я на отшибе, молчу, тружусь, пытаюсь очиститься духовно и литературно – не для того затеял я все это, чтобы предать себя во имя временных и не бог весть каких важных интересов[1]. Месяца два тому назад я попытался поднатужиться, смазать, поспешить и поплатился за это страшным мозговым переутомлением, неработоспособностью, выбытием из строя на полтора месяца. Больше это не повторится. По-прежнему стою я на том, чтобы всю сделанную работу сдать «Новому миру», по-прежнему я полагаю, что несколько вещей я успею сдать до 1 января. Если редакция прекратит мне выплату денег, я ни в чем не изменю своего отношения к «Новому миру» и никуда, кроме как Вам, рукописей не пошлю. Возможно, что денежная нищета послужит мне только на пользу, и я смогу на пять месяцев раньше привести в исполнение задуманный мной план. План этот заключается в том, чтобы на ближайшие годы перестроить душевный и материальный мой бюджет таким образом, чтобы литературный заработок входил в него случайной и непредвиденной частью. Тряхну-ка я стариной, нырну в «массы», поступлю на обыкновеннейшую службу – от этого лучше будет и мне и моей литературе[2].
В России я буду в начале октября. Пишу Вам с побережья Северного моря, гощу у сестры. В конце августа вернусь в Париж. Я затеял там собирание материалов на очень интересную тему. Поиски эти возьмут у меня месяц, а потом домой.
Горестное письмо «Н. М.» смягчено известием о возвращении Вашем в редакцию. В последние месяцы русская литература не балует нас добрыми вестями, поэтому нынешний день для меня, для любителя российской словесности,– радостный, а не грустный. Признание это тем более имеет цену, что оба Ваши предшественника были давнишние мои личные друзья.
До свидания, Вячеслав Павлович.
Любящий Вас И. Бабель
[1] Ср. в письме к А. Г. Слоним; 6. 8. 28 г.: «Я вернусь assagi (остепенившимся), присмиревшим, свернувшимся, но упрямым в тысячу раз больше, чем раньше. Я думаю, что если нет мудрости – то ее можно заменить упрямством. И не есть ли это настоящая мудрость – быть упрямым?»
[2] Бабель осуществил этот план в 1930 г., когда поселился в Молоденове, под Москвой, и длительное время работал секретарем сельсовета.
Л. В. НИКУЛИНУ
Остенде. 7.VIII.28
Дорогой Лев Вениаминович. По доходящим до меня слухам, театр МГСПС отлично и до конца справляется с парижской буржуазией, но пусть он возьмется за Остенде[1]! Даже его фантазии не хватит! Повидал я всякой всячины на моем веку – но такого блестящего, умопомрачительного Содома и во сне себе представить не мог[2]. Пишу я Вам с террасы казино, но здесь я только пишу, а кушать пойду в чудеснейшую рыбачью гавань, где фламандцы тянут сети и рыба вялится на улице. Выпью за Ваше здоровье шотландского пива и съем (нрзб). Будьте благополучны.
Ваш И. Бабель
[1] Остенде – знаменитый буржуазный курорт (Бельгия).
[2] «Перед моими глазами расстилаются самые богатые, бездельные люди мира и самые красивые и голые женщины – какие есть только на нашей планете. Ни во сне, ни наяву не мог я себе этого представить» (письмо А. Г. Слоним 7. 8. 28 г.).
Л. В. НИКУЛИНУ
Париж. 30.VIII.28
Дорогой Лев Вениаминович. Я до сих пор не привел свою литературу в вид, годный для напечатания. И нескоро еще это будет. Трудновато мне приходится с этой литературой. Для такого темпа, для таких методов работы нужна бы, как вы справедливо изволили заметить, Ясная Поляна, а ее нет, и вообще ни шиша нет, я, впрочем, этих шишей добиваться не буду и совершенно сознательно обрек себя на «отрезок времени» в несколько годов на нищее и веселое существование. Вследствие всех этих возвышенных обстоятельств – я с истинным огорчением (правив, мне это было очень грустно) отправил Вам телеграмму о том, что не могу дать материала для газеты. В Россию приеду в октябре. Где буду жить, не знаю, выберу место поглуше и подешевле. Знаю только, что в Москве жить не буду. Мне там (в Москве) совершенно делать нечего. (...) Я сейчас доживаю здесь последние дни и целый день шатаюсь по Парижу – только теперь я в этом городе что-то раскусил. Видел Исаака Рабиновича[1] тут (...) Прочитал сегодня о смерти Лашевича[2], и очень грущу. Человек все-таки был такой – каких бы побольше!
Ну, до свидания, милый товарищ, с восторгом пишу, до скорого свидания.
Ваш И. Бабель
[1] Исаак Моисеевич Рабинович (1894–1961)–театральный художник, заслуженный деятель искусств РСФСР.
[2] Михаил Михайлович Лашевич (1884–1928) – старый большевик, в дни Октября – член Петроградского военно-революционного комитета, затем член Реввоенсовета 3, Южной, 7 и 15 армий, председатель Сибревкома, в 1926–1928 гг. – товарищ председателя правления КВЖД.
И. Л. ЛИВШИЦУ
Париж. 31.VIII.28
(...) Я собираюсь выехать в Россию в конце сентября или в начале октября. Лева уезжает в Америку 26 сентября. Так как он не может взять мать с собой, то бедная Женя должна будет остаться со старухой в Париже еще на неопределенное время. Вот крест!.. Где я буду жить в России, еще не знаю. Не думаю, чтобы в Москве. О работе моей я сам не могу сказать – двигается ли она или нет. A force de travailler[1] – настанет такой день, когда тайное для самого меня сделается явным. Работать мне много трудней, чем раньше – другие у меня требования, другие приемы, – и хочется перейти в другой «класс» (как говорят о лошадях и боксерах) – в класс спокойного, ясного, тонкого и не пустякового письма[2]. Нечего говорить, трудно. Да и вообще я такой писатель – мне надо несколько лет молчать, для того чтобы потом разразиться. Раньше были перерывы в 8 лет, теперь будут меньше. И на том спасибо. (...)
Твой И. Бабель
[1] Благодаря труду (ф р а н ц.).
[2] «Я по-прежнему много работаю, яростно, уединенно, с далеким прицелом» (письмо Слонимам 7. 9. 28 г.). Возможно, это был роман о чекистах, о котором Бабель говорил с Фурмановым еще в 1925 г.
В. П. ПОЛОНСКОМУ
Киев. 16.Х.28
Дорогой Вячеслав Павлович!
Приехал только вчера и уже сегодня молодой здешний писатель Дмитрий Урин прочитал мне свои рассказы. Мне кажется, что это настоящий писатель, и я просил его, когда он приедет в Москву (а приедет он через три-четыре дня), обратиться к Вам, похоже на то, что надо запомнить эту фамилию. Она может засиять хорошим блеском.
Родина – проехал я через станцию Шепетовку – встретила меня осенью, дождем, бедностью и тем, что для меня только в ней и есть – поэзией. Я совсем смущен теперь, гнусь под напором впечатлений и новых мыслей – грустных и веселых мыслей. Когда осяду и опомнюсь, напишу Вам подробно и о делах, а пока здравствуйте.
Любящий Вас
И. Бабель
А. Г. СЛОНИМ
Киев. 9.XI.28
(...) Я сижу за городом, в рабочем поселке. (...) Живу я хорошо – в тишине, среди настоящих, не липовых рабочих, плачу 8 рубл. в месяц за комнату, ложусь спать в 9 ч. вечера, встаю в 6, ночью, можно сказать, когда совсем еще темно,– и думаю, что благодаря героическим этим усилиям скоро приведу себя в «норму», годную для работы[1] (...)
И. Б.
[1] «Здесь душа моя расправляется. Ничего не поделаешь – здесь я на месте» (письмо из Киева А. Г. Слоним 23. 10. 28 г.).
А. Г. СЛОНИМ
Киев.17.XI.28
(...) В Москву мне приезжать незачем – п. ч. я работаю, не хочу перебивать рабочую мою полосу новыми и, боюсь, тягостными впечатлениями. Живу я, можно сказать, на задворках, в рабочей слободе (...) и живу очень хорошо. Потружусь здесь – от добра добра не ищут, а потом подумаю, куда мне ехать.
И. Б.
В. П. ПОЛОНСКОМУ
Ростов н/Д. 8.IV.29
Дорогой Вячеслав Павлович! Отправил Вам открытку из Кисловодска[1]. Не знаю, получили Вы ее и действителен ли еще адрес – Остоженка, 41? Моя база теперь – Сев. Кавказ, постоянный адрес – Ростов н/Д, главный почтамт, до востребования. Летом буду работать и бродяжить, собираюсь поехать в Ставрополь, Краснодар, на несколько дней в Воронежскую губернию, потом в Дагестан и Кабарду. Ездить буду, конечно, не в международных вагонах, а собственным, нищенским и, по-моему, поучительным способом. Не соберетесь ли в «наши» края? Встретились бы и пожили вместе...
Дни мои (ночи сплю, если не страдаю бессонницей) проходят интересно, но трудно. В смысле работы я нажал на себя с излишним усердием, и снова стала побаливать голова. Все же появляются контуры возводимого здания. Да вот беда: раньше я все размахивался на романы, а выходили рассказцы короче воробьиного хвостика, а теперь какая с божьей помощью перемена. Хочу отделать штучку страниц на восемь (п. ч. ты ведь умрешь с голоду, сукин сын – говорю я себе), а из нее, из штучки, прет роман страниц на триста. Вот главная перемена в многострадальной жизни, дорогой мой редактор,– жажду писать длинно! Тут мне, видно, и голову сложить... И так как я по-прежнему сочиняю не страницами, а одно слово к другому, то можете Вы вообразить» как, собственно, выглядит моя жизнь?.. В августе пришлю Вам первое рукописание. Это верно и честно. У меня есть основания так говорить. Помешать мне может только смерть, гл. обр. голодная смерть, п. ч. все мыслимые и немыслимые деньги кончаются. Нельзя ли возобновить до августа старинный наш договор? Вот можете смеяться сколько хотите – а у Вас не будет более верного сотрудника, если Вы вызволите меня в последний раз. Я с ужасом думаю о том, что придется согласиться на предложение... одной организации и состряпать сценарий. Неохота смертная, не могу Вам сказать, какая неохота. Я настроился возвышенно, преступно тратить силы и время на ненужную дребедень, а сил и времени уйдет уйма, п. ч. я не умею халтурить, уйдут драгоценнейшие месяцы. Впрочем, я не уговариваю. Надо думать, Вы мне не верите. А я вот чувствую, что не верить мне – это ошибка.
Сделайте милость, пришлите ответ на это письмо обратной почтой. Пробудясь от сладкого сна, я сосчитал сегодня утром свои ресурсы – их четырнадцать рублей. Как говорится – надо решаться. И потом еще просьба. До меня давно уже доходят слухи, что очередные издания «Конармии» и «Одесских рассказов» – исчерпаны. Надо признать, что Госиздат в отношении меня никогда не торопился с переизданием; то, что проделывается с «Конармией», отвратительно. Я запросил Сандомирского, после Вас – второго моего кредитора (кстати, кто это Сандомирский?), он очень любезно и дружественно ответил по всем пунктам и обошел молчанием вопрос о переиздании. А тысчонка эта спасла бы меня и рикошетом все мои обязательства. Будьте другом, позвоните Сандомирскому. Вам-то он, я думаю, ответит с полной определенностью.
Вот и все дела. Пойду сейчас на Дон смотреть ледоход. Здесь сегодня первый весенний день, а еще вчера была зима. Я много бы хотел Вам написать, но от весны ли, от чего ли другого болит голова. Отложим до следующего раза. Дайте руку. Будьте веселы и философичны. Ваш, искренне Вам преданный
И. Бабель
[1] Бабель был в Кисловодске с 20 по 29 марта для встречи с «бойцовскимй ребятами» – друзьями по I Конной.
А. Г. СЛОНИМ
Ростов н/Д. 20.VI.29
(...)В июле я собираюсь путешествовать. «Занятия» мои требуют изучения многих вещей и мест. Мне нужно и на Украине побывать, и в Воронежской губернии, и на Волге. Часть этих путешествий я и хочу предпринять в июле. Обо всех моих вояжах Вы будете предупреждены в первую очередь. В конце июля, во всяком случае, буду в Ростове для того, чтобы увидаться с Л. И. (и с Вами, п. ч. Вы поедете на Кавказ, почему бы Вам не поехать на Кавказ???). Вот и все дело. Дурацкие и гадательные труды мои продолжаются. «Что с этого будет» – сам черт не разберет.(...)
И. Б.
А. Г. СЛОНИМ
Киев. 10.VII.29
Милая Анна Григорьевна. Получил письмо ГИЗа, ответил им позавчера спешной почтой. Я не читал анонса ЗИФа, но он, несомненно, основан на недоразумении. Для периодических изданий ЗИФа мною обещаны несколько рассказов – и это все. Право на издание книг принадлежит только ГИЗу.
(...) Есть у меня «думка» проехать на Днепрострой. Оттуда в Ростов. Маршрут мой и даты будут Вам известны...
(...) Как видите – сжигаемый беспокойством и любопытством я все бегаю по белу свету. Пребывание в Харькове было очень приятно и интересно[1]. Город расцвел необыкновенно. Дом промышленности и вновь отстроенная рабочая поликлиника – превосходные учреждения, радостно смотреть...
(...) До свидания. Я думаю о Вас с такой благодарностью и нежностью, что и выразить невозможно.
И. Б.
[1] Бабель выезжал в Харьков для «розысков в тамошнем архиве гражданской войны» (письмо родным 29. 6. 29 г.).
В. П. ПОЛОНСКОМУ
Ростов-на-Дону. 8.X.29
Дорогой Вячеслав Павлович. Черт меня знает, какие только места я за последние 2 месяца не облазил. Договор мотался за мной по десяти почтовым отделениям. В Ростове я уже недели две, все мусолил договор, но подписать не решился. Посылаю его Вам, с всеподданнейшими замечаниями. Составлял эту бумагу король юрисконсультов, не человек, а дьявол. В п. I я прошу вычеркнуть слово «всех», п. ч. два рассказа мне придется дать в альманахи (не в журналы, а альманахи). Но событие это произойдет через несколько месяцев после того, как я начну и буду продолжать печататься в Н. М.– так что ущерба его приоритету не выйдет. Вместо десяти печ. лист, я написал шесть для пущей верности, хотя, надо надеяться, будет больше, иначе мне пропасть. Срок я поставил более просторный, потому что, потому что... Вячеслав Павлович, дело обстоит просто. Я хочу стать профессиональным литератором, каковым я до сих пор не был. Для этого мне нужно взять разгон. Темп этого разгона определяется мучительными (для меня более, чем для Издательства) моими особенностями, побороть которые я не могу. Вы можете посадить меня в узилище, как злостного должника (взять, как известно, нечего – нету ни квартиры, ни угла, ни движимого имущества, ни недвижимого – чем я, впрочем, горд и чему рад). Вы можете сечь меня розгами в 4 ч. дня на Мясницкой улице – я не сдам рукописи ранее того дня, когда сочту, что она готова. При таких барских замашках, скажете вы, не бери, сукин сын, авансов, не мучай, подлец, бедных сирот юрисконсультов... Верно. Но, право, я сам не знал размеров постигшего меня бедствия, не знал всех каверзных «особенностей», будь они трижды прокляты, матери их сто чертей!!! Теперь, как только вылезу из этих договоров, заведу себе побочный заработок, чтобы не зависеть от дьявола, жаждущего моей души. Я бы и сейчас это сделал – завел бы побочный заработок,–да нету времени, надо писать. К чему веду я эту речь? К тому, что пройдет немного времени, и я стану у Вас аккуратным работником. Всей силой души я хочу (и делаю для этого все, что могу) предупредить сроки, превысить количество. Если Вы верите в это мое стремление (а по логике вещей в него нельзя не верить), то поймете, что в нашем договоре я не ищу лазеек (на какого они мне беса?), а минимальных, твердо выполнимых условий для спокойной работы. Потом – на четыреста рублей никак не могу согласиться – тогда мне лучше в водовозы идти, тогда жрать будет нечего.
Издав вышеизложенные вопли, перехожу к веселым материям. Если отвлечься от дел да от плохого здоровья – все обстоит благополучно и выпадают такие дни, что на душе бывает весело. Погода у нас на ять, сады на нашей улице одеты в багрец и золото, рыбу мы в изобилии ловим в гирлах Дона и благословляем небо, что проживаем в конуре, а не в столице. Вас же о самочувствии спрашивать не решаюсь – так, пожалуй, можете ответить, что закачаешься. До свидания, Вячеслав Павлович. Не поддавайтесь нашептываниям дурного духа и не верьте, что я сволочь. Я не сволочь, напротив, погибаю от честности. Но это как будто и есть та гибель с музыкой, против которой иногда не возражают.
Ваш И. Бабель
И. Л. ЛИВШИЦУ
Борисполь. 20.11.30
Я ночую в Бориспольском районе сплошной коллективизации[1]. Hohst interessant[2]. Завтра собираюсь опуститься на жительство в одном из самых глухих сел. В Москву, если ничто не задержит, приеду в начале марта. О приезде пошлю отдельное уведомление.
И. Б.
[1] Выезжая из Киева в Борисполь 16. 2. 30 г., Бабель писал родным: «...Сейчас идет в сущности полное преобразование села и сельской жизни... событие, которое по интересу и важности превосходит все, что мы видели в наше время».
[2] Чрезвычайно интересно (н е м е ц к.).
В. П. ПОЛОНСКОМУ
Молоденово. 10.XII.30
Дорогой В. П. Проваливаясь в сугробах, я пробрался сегодня на станцию и позвонил домой, в Москву. Мне сказали, что от «Известий» есть письмо «под обратную расписку». Угадываю содержание этого письма. Так вот: вещи, предназначенные для Н. М., несколько дней т. н. (буквально несколько дней) закончены. Надо переписать их начисто. Я не могу этого сделать. Вы не сочтете капризом или бессмысленной фанатичностью, если я скажу, что мне надо опомниться, отойти, забыть – и потом со свежей головой дать Le derniere coup[1]. В последние месяцы у вас не было «контрагента» более мучительно добросовестного. Я обрек себя на «заточение» и тюремное одиночество – чего больше?.. Так вышло, что только несколько месяцев т. н. умение писать, простое умение, вернулось ко мне–и видят все бухгалтерии мира,– я не пренебрег этим возвращением. Очень прошу Вас приехать ко мне в гости – и я не постыжусь предъявить Вам «вещественные доказательства». Печататься я начну в 1931 году, и для того, чтобы больше не было мучительных этих перерывов, надо подготовиться. Материал я предполагаю сдать весной и в дальнейшем буду аккуратен и «периодичен», как любой фельетонист... Есть литераторы с гладкой судьбой, есть литераторы с трудной судьбой (правда, есть еще третьи – безо всякой судьбы). Я принадлежу ко вторым – и оттого, что эти ухабы не поддаются бухгалтерскому учету, неужели надо в них кидаться вниз головой?..
Я прошу у трудной моей судьбы последнюю отсрочку. Помогите мне получить ее.
Ваш И. Бабель
В. П. ПОЛОНСКОМУ
Молоденово. 13.XII.30
Дорогой В. П. Мне переслали «цидулку» конторы. И смех и грех... Привлечь меня к суду – это значит подарить мне деньги. Я вызываю всех писателей СССР на «конкурс бедности» со мной, у которого не только что квартиры нет, но даже и самого паршивенького стола. Я сочиняю на верстаке (в самом буквальном смысле слова) моего хозяина Ивана Карповича, деревенского сапожника. Носильное же платье мое и белье, даже по сухаревской оценке, не превышает ста, может, двухсот рублей. Не судиться надо со мной, а дать мне последнюю отсрочку, о чем я отсылаю официальную просьбу.
Через несколько дней приеду в Москву. Я рассчитываю увезти Вас хоть на день в мое логово.
Преданный Вам И. Бабель
В. П. ПОЛОНСКОМУ
Молоденово. 10.IX. 31
Дорогой В. П.
Только что дописал рассказ для «дебюта» в Н. М. По прежним правилам я отложил бы его на год, но теперь обстоятельства (а в соответствии с ними и правила) из-
11. «Знамя» № 8.
менялись. В ближайшие две недели отделаю и в конце сентября сдам m`acordant cette grace[1] Вы дадите мне возможность печататься в Н. М. без перебоев из номера в номер[2]. Право, надо помочь мне окончить мучительное мое нестроение по всем правилам акушерства, т. е. без выкидышей, без преждевременных родов. Нормальные сроки сами собой подошли.
Ваш И. Бабель
[1] Даровав мне такую милость (ф р а н ц.).
[2] В «Новом мире», 1932, № 10 были опубликованы «Гапа Гужва (Первая глава из книги «Великая Криница»)» и «В подвале (Из книги «История моей голубятни»)», в № 3 за 1932 г. – «Аргамак».
В.П. ПОЛОНСКОМУ
Молоденово. 2.XII.31
Дорогой В. П. Посылаю корректуры. Рассказы, которые я теперь печатаю, написаны несколько лет т. н. и в последние месяцы отделаны (относительно). Я стал не тот, мысли не те, жизнь ушла вперед. Жалко прожитых годов (внутреннего моего настроения), не хочется их оставить без следа, вот хвосты и тянутся. В интересах моих и журнала печатать эти рассказы в комбинации с новыми; новые поспевают, полоса у меня рабочая[1].
Если бы начать печататься на несколько месяцев позже, вышло бы много веселее и значительней. Я бы хотел оттянуть и декабрьские, но вы, верно, не согласитесь, бейте в мою голову.
Попытаюсь вызвать Вас по телефону из бывшего горьковского дома, а не то в начале будущей недели приеду на день в Москву.
Ваш И. Б.
[1] Сообщая родным 8. 11. 31 г. о публикации в «Новом мире» «В подвале» и «Гапы Гужвы», Бабель писал: «Все то, что сейчас печатается, не что иное, как сущие пустяки по сравнению с тем, что сделано: я держу в резерве тяжелую артиллерию».
Т. Н. ТЭСС[1]
24.IV.32. Молоденово
(...)Третий день болит голова. Дьявольский климат. При таком климате надо бы каждому гражданину, ни в чем особенном не замеченному, раздавать по карточкам, по крупице радия, чтобы он лучеиспускал. Неумолчно ревет корова. Она требует трех вещей – травы, солнца и супружества. Ревет она упрямо, забирая все вещи, вытягивает морду из стойла и таращит глаза. С таким откровенным характером, конечно, ей легко живется на свете...
Вернусь я в Москву 1 или 2 мая. Желаю Вам от господа бога хорошего расположения духа, хороших мыслей и адекватного их выражения.
И. Бабель
[1] Татьяна Николаевна Тэсс (Сосюра) – писательница, журналистка.
Л. В. НИКУЛИНУ
Париж. 22.II.33
(...) Хорош город Париж – еще лучше стал... Американцы и англичане с шальными деньгами исчезли. Париж стал французским городом – и от этого поэтичнее, выразительнее, таинственнее. (...) В начале лета я буду в Москве, в марте – хочу поехать в Италию[1]. Не прихватить ли мне Турцию и вернуться через Константинополь? (...) Напишите о делах российских (...) Оренбург богат – американцы в который раз купили у него Жанну Ней для фильма.– Я же, напротив, очень беден. (...)
[1] Бабель по приглашению Горького приехал в Италию в десятых числах апреля и пробыл там до 27 мая.
А. Г. СЛОНИМ
Париж. 29.V.33
(...) Вчера вернулся в Париж после полуторамесячного пребывания в Италии. Не успел побывать в Венеции – не хватило денег. Все затмила Флоренция. Впечатление неизгладимое на всю жизнь. Ал. Макс, поручил мне одну работу, которую надо исполнить здесь, потому я не мог приехать вместе с ним[1]. Тоска по России все сильнее. Вернусь во второй половине июня.
В работе неудачи. Пьесу написал – не вышло. Не могу пока определить – окончательная это неудача или еще поправимо[2]. Сдал А. М. несколько рассказов[3] для второго номера альманаха «Шестнадцатый год», один рассказ как будто ничего, остальные, по-моему, серы.(...)
И. Б.
[1] «Горький попросил меня написать какой-нибудь очерк о Неаполе, мне это по душе, попытаюсь» (письмо родным 11. 5. 33 г.).
[2] В Сорренто Бабель закончил пьесу «Мария» и прочел ее Горькому, а после отъезда Горького в СССР (8. 5. 33 г.) послал ему рукопись. Горький ответил большим письмом, в котором резко отрицательно отозвался о пьесе и рекомендовал не ставить ее в таком виде. После этого Бабель полтора года перерабатывал драму и опубликовал ее только в марте 1935 г.
[3] «Мой первый гонорар», «Фроим Грач», «Нефть», «Улица Данте».
Л. В. НИКУЛИНУ
Париж. 30.VII.33
(...)Послали бы мне, друзья мои, денег на дорогу или хотя б ж-д билет. Пять месяцев т. н. я написал об этом, никто не ответил. Что это значит? Это значит, что я предоставлен самому себе в чужой и враждебной обстановке, где честному сов. гражданину заработать невозможно. Едучи сюда, я рассчитывал, что у Евг(ении) Бор(исовны) будут деньги на обратный путь, но американский дядюшка кончился, наступила misère roir[1], долги и проч. Унижение и бессмыслица состоят в том, что человек лично ни в чем не нуждающийся, приспособленный к тому, чтобы обходиться без всяких просьб, принужден прибегать к ним, и так как он делает это против своего чувства, против своей гордости, то и выходит это у него плохо. Жизнь у этого человека ломается надвое, ему надо принять мучительные решения. Сочувствия не нужно, но понимание товарищей – хорошо бы...
Это о «мире», теперь о себе. Живу отвратительно, каждый день отсрочки мучителен; кое-как состряпал кратчайшее exposé[2]. Если понравится и заплатят – выеду на этой неделе, если не понравится (изложено отнюдь не в духе Патэ[3]), тогда... тогда не знаю, что делать, объявить себя разве банкротом, попросить в полпредстве ж.-д. билет и тайком бежать кредиторов...
Voila[4], невесело. Мне до последней степени нужно быть в Москве 10/VIII, иначе рухнут давнишние заветные планы. (...)
И. Б.
[1] Черная нужда (ф р а н ц.).
[2] Изложение (ф р а н ц.).– либретто сценария. По предложению французской кинофирмы Бабель работал над сценарием фильма; судя по письму к родным 18. 6. 33 г., это вряд ли был сценарий на конармейскую тему; «Я погрузился в сценарий, оказавшийся труднее, чем я предполагал. Нужно прочесть обширнейший материал»,– разумеется, никакого «обширнейшего материала» во Франции о Конармии Бабелю не нужно было читать. Пришлось «работать с режиссером вульгарным и догматичным, из-за которого я нахожусь в состоянии постоянного ужаса» (родным 2. 7. 33 г.), и Бабель не завершил сценарий.
[3] Известная французская кинофирма.
[4] Вот (ф р а н ц.).
А. Г. СЛОНИМ
Нальчик. 28.XI.33
(...) Живу месяца полтора в Кабардино-Балкарской области и житьем этим наслаждаюсь. Дела и люди удивительно интересные[1]. Сегодня уезжаю в Балкарские ущелья, потом брошу якорь в колхозе и там сяду за письменный (или какой-нибудь вообще) стол. (...) Теперь признаюсь, что многое за последние годы просмотрел и за многим не уследил – надо наверстывать (...) В ближайшие дни предстоит сделать несколько сот километров на лошади по местам головокружительной красоты. (...)
И. Б.
[1] «Передо мною открылась страна чудес (Кабардино-Балкарская область)» (письмо И. Л. Лившицу 1. 12. 33 г.). Как сообщил автору комментария С. А. Бондарин. Бабель говорил ему в начале 1934 г.: «Если ты хочешь видеть страну, которая первой дойдет до коммунизма, то поезжай в Кабардино-Балкарию».
И. А. ЛИВШИЦУ
7. XII.33
Mon vieux[1]. Удивлен отсутствием ответа на мою телеграмму: не случилось ли у тебя чего?
Получил от Партиздата предложение написать брошюру срочно об МТС или колхозе. Я этим занимаюсь сейчас и сижу здесь для этого. Постараюсь сделать, но срок мне нужен – не несколько дней, как телеграфирует Шеломович, а несколько месяцев. Только что в этом смысле отправил ему спешное письмо (адреса не зная, написал просто: Партиздат).
Завтра переезжаю на более или менее продолжительное жительство в колхоз, в километрах 50 отсюда[2], адрес остается прежний. Из деревни напишу. Привет фамилии.
И. Б.
[1] Старина (ф р а н ц.).
[2] Бабель поселился в станице Пришибской. Оттуда он писал родным 13.12.33 г.: «Движение за коллективизацию достигло в этом году решающего прогресса, и сейчас открываются перспективы поистине безграничные: земля преображается. Не знаю, сколько здесь пробуду. Страшно интересно быть свидетелем роста этих новых форм человеческих и экономических отношений.
И. Л. ЛИВШИЦУ
Нальчик. 9.XII.33
На телеграмму ты не отвечаешь. Христос с тобой, хотя, конечно, хамство.
Есть дело: получил сегодня из обкома материалы по Кабардино-Балкарской области, материал выдающегося интереса (...) Здесь даны непревзойденные образцы колхозного строительства. Можно бы к лёту приготовить ряд очерков полубеллетристического, полустатейного характера. Я бы взялся – если бы Партиздат выдал на пропитание тысячи полторы-две (очень нужно).
Если считаешь уместным, достойным и небезнадежным – предложи. Ответ телеграфируй срочно: Нальчик, обком ВКП, Родионову, мне.
В ответ на телеграмму Шеломовича я писал ему, что собираюсь работать над такими очерками – не знаю, дошло ли письмо, улицы не мог указать.
Завтра переезжаю в колхоз, километрах в 50 отсюда[1] адрес остается прежний – Нальчик.
Работаю много. Похоже, что ко мне вернулась «форма», какой не было несколько лет. Может, что и выйдет.
Привет Люсе, Вере и Танюше[2].
И. Б.
[1] См. комментарий к письму от 7. 12. 33 г.
[2] Члены семьи И. Л. Лившица.
Т. Н. ТЭСС
Париж. 1.VII.35
(...) Хочу сделать баланс моим знаниям и мыслям об этом городе. Он так же прекрасен, как и раньше. Путешествие мое с Пастернаком достойно комической поэмы. Конгресс оказался действительно более серьезным, чем я предполагал[1]. Чаще других вижусь с Тихоновым, Толстым, Кольцовым. Вчера открывали в Villejuif[2] проспект имени Горького – необыкновенно трогательно. В Москву приеду в конце июня. (...)
И. Б.
[1] Антифашистский конгресс защиты культуры происходил в Париже 21–25 июня 1935 г. Бабель и Пастернак приехали туда позже других советских делегатов.
[2] Вилльжюиф – рабочее предместье Парижа; делегаты конгресса были на церемонии присвоения имени Горького одной из улиц.
Т. Н. ТЭСС
Одесса. 17.XI.36
Умное Ваше письмо получил. То, что Вы пишете о моих «сочинениях» – важно и удивительно верно, можно сказать – потрясающе верно[1]. К чести моей – у меня уже несколько лет такое чувство. Попытаюсь доказать делом*. То, что я делаю теперь – еще не есть писание начисто, но во всяком случае похоже уже на сочинительство, на профессию... – Живу, несмотря ни на что, – хорошо. Только здоровье оставляет желать лучшего – не очень. Обошел и объехал весь город – лучше Мельниц[2] нет; решил там обосноваться и предпринимаю «официальные» шаги. (...) Мне в декабре по неотложным делам надо ехать в Москву[3]. Беда, великая беда! Вот когда надо будет показать себя «человеком» и продолжать трудиться и жить, как в Одессе. Впрочем, надеюсь, поездка не на долгий срок. (...) Может, я еще в Киев поеду или – в колхоз – потом в Москву. (...)
* Возможно, конечно, что как пишут в газетах – вместе с водой – я выплесну и ребенка.... (Сноска в письме.– Л. Л.)
[1] Как сообщила Т. Н. Тэсс автору комментария, она писала Бабелю, что ему уже нельзя больше прибегать к самой высокой ноте в метафорах, нужна более строгая форма изображения.
[2] Ближние Мельницы – район Одессы.
[3] Бабеля вызывали в Москву для консультаций по сценарию фильма, Г. Александрова.
А. Г. СЛОНИМ
Переделкино.
Милая Анна Григорьевна. Entre nous soit dit[1] – очень плохо живется и душевно и физически, не с чем показаться к хорошим людям. Рассудок пока не затемнен – понимаю, что все причины в себе самом и что главная победа – над самим собой... Главная и самая трудная.
В Москве я захватан, истерзан, мелко озабочен; здесь маленько расправляюсь душой, что-то накапливаю; собираюсь немного посвежеть, приехать 5-го в Москву, поплетусь к Вам на основную мою квартиру...
30.XI.38
И. Б.
[1] Между нами говоря (ф р а н ц.).
Публикация, подготовка текстов и комментарий к письмам Л. Я. Лившица.
