М.Ю.Тарарак

(Харьков)

Поэзия И.Эренбурга в оценке современников

Илья Эренбург вошел в сознание читателей, прежде всего, как мемуарист, публицист, беллетрист, переводчик и, конечно, как борец за мир. Но меньше всего он известен как поэт. Между тем, он писал стихи в течение долгого времени, - с 1909 по 1967 г., и поэзия, на наш взгляд, отразила его творческий рост, показала расширение идейного и художественного диапазона, оказалась полноценной, оригинальной и интересной частью его творческого наследия. Не случайно, видимо, Б.Слуцкий обращал внимание, что «в самые значительные периоды своей жизни Эренбург писал стихи» [6, с. 587].
Его поэтическое наследие включает около 800 стихотворений, из которых примерно 600 приходится на 1910 – 1923 гг. Эренбург начинал свой творческий путь как поэт, и в начале своей деятельности, в 1910-е – 1920-е гг. и был известен преимущественно как поэт. После его смерти стихи были собраны и изданы несколькими издательствами, однако поэзия Эренбурга никогда специально не изучалась. Современники поэта, - а к их числу относится несколько поколений, знали его как своеобразного и оригинального художника  и нередко спорили о его произведениях. Конечно, отношение к поэзии Эренбурга не оставалось неизменным, и новые поколения писали о ней с иных позиций. Начинающего Эренбурга судили строго. М.Волошин считал его «ослабленным» Н.Гумилевым, а сам Гумилев высказывался о его творчестве скорее отрицательно. И.Сельвинский упрекал Эренбурга в пессимизме, так как он часто использовал  слова «поздно» и «никогда». Сторонником молодого поэта оказался лишь В.Брюсов, писавший, что «в умении построить строфу, извлечь эффект из рифмы, из сочетания звуков» он уступает только такому мастеру, как Гумилев.
Можно утверждать, что критика вовсе не оценила бы некоторые стихи Эренбурга, если бы не отклики о них Брюсова. Ему принадлежала одна из первых рецензий на ранний поэтический сборник Эренбурга «Стихи». В обзоре  «Стихи 1911 года», в котором Брюсов  характеризовал произведения шестнадцати молодых поэтов, стихи Эренбурга анализируются в контексте новой русской поэзии. Несмотря на огромную разницу, которую Брюсов находит в творческой манере каждого из поэтов, от отмечает «одну черту, которая крепко связывает» их:  «это поразительная, роковая оторванность современной молодой поэзии от жизни. Наши молодые поэты живут в фантастическом мире, ими для себя созданном, и как будто ничего не знают о том, что совершается вокруг нас» [2, с. 357]. Как и Эренбург, который писал, что «в жизни он / По ошибке режиссера / На пять столетий опоздал», его молодые современники «живут постоянно мечтой в таких фантастических мирах, эти поэты любят и самих себя воображать какими-то фантастическими героями. [2, с. 358]. 
По мнению Брюсова, в стихах Эренбурга «сказывается не столько непосредственное дарование, сколько желание и умение работать. Появляясь в печати в первый раз,  он уже обнаруживает хорошее мастерство стиха. Среди молодых разве одному Гумилеву уступает он в умении построить строфу, извлечь эффект из рифмы, из сочетания звуков» [2, с. 362]. Брюсов отметил также тематическое и жанровое разнообразие поэзии поэта. Он «не исключительно лирик», а «охотно берется за полуэпические темы, обрабатывая их в форме баллады. В этом отношении он тоже напоминает Гумилева. Пока Эренбурга тешат образы средневековья, культ католицизма, сочетание религиозности с чувственностью, но эти старые темы он пересказывает изящно и красиво. Строгость его манеры, обдуманность его эпитетов, отчетливость и ясность его изложения показывают, что у него есть данные, чтобы в поэзии достигать поставленных себе целей». Среди недостатков его стихов рецензент называет «холодность и манерность» [2, с. 364].
Брюсову принадлежит и попытка сопоставления поэзии Эренбурга с поэзией одной из ярких и оригинальных его современниц, Марины Цветаевой. «Эренбург постоянно вращается в условном мире, созданном им самим: в мире рыцарей, капелланов, трубадуров, турниров, - замечал Брюсов. - Эренбургу присуща необычная черта – он охотнее говорит не о тех чувствах, которые действительно переживает, а о тех, которые ему хотелось бы пережить. Стихи Цветаевой противоположны – всегда отправляются от какого-нибудь реального факта» [2, с. 365].  Позднее Брюсов судил поэзию Эренбурга строже. Так, откликаясь на выход в свет книги стихов «Опустошающая любовь» (Берлин, 1922 г.), он с горечью писал, что Эренбург как автор «довольно плохо смастеренных баллад» за «последние годы» (18 – 20-е годы) усвоил «вместо своего прежнего четкого стиха, манеру писать нарочито неряшливо» и в своей «новейшей книжке все-таки вернулся к обычным приемам символистов» [2, с. 511]. Эренбург дорожил вниманием Брюсова к своему творчеству. Так, в одном из писем он писал, что «указания» Брюсова «послужили руководством в работе над стихом. Мои работы – это лишь ученические опыты, полные ошибок, часть которых я уже осознаю, - замечал поэт. - Все же я прошу Вас ответить, есть ли в этих стихах мое? Вы понимаете, почему я обращаюсь именно к Вам? Ваши книги были моими учебниками...» [2, с. 625].
Размышляя о восприятии  стихов И.Эренбурга его современниками, А.И.Рубашкин заметил: «Молодой Эренбург писал о сеньорах и рыцарях, Марии Стюарт и Изабелле Оранской, гробе Господнем и колокольном звоне. Стихи начинались так: «В одежде гордого сеньора на сцену выхода я ждал, но по ошибке режиссера на пять столетий опоздал», «Девушки пе¬чальные о Вашем царстве пели», «Я знаю, что Вы, светлая, покорно умираете», «Лишь только войду я в Ваш сумрачный храм...». Ничто не выдавало в этих стихах причин, по которым русский автор оказался в Париже. Казалось, и впрямь он попал сюда в начале пятнадцатого века. «Я поклялся: над гробом Господним я воздвигну священное знамя.  Эренбург не мог пожаловаться на невнимание кри¬тики с первых своих шагов в литературе. Его заметили и о нем писали В.Брюсов, М.Волошин, Н.Гумилев, В.Короленко и еще многие поэты и критики. Одобряли, осуждали, наставляли — все было. Но не случилось са¬мого обидного для литератора — замалчивания. По крайней мере четырежды откликался на книги Эренбурга Брюсов. Он писал о них в общих обзорах и по¬святил затем молодому поэту целую статью.
Брюсовский отзыв — один из первых откликов на поэзию Эренбурга — стоит привести. Многое в нем угадано верно. «Обещает выработаться в хорошего по¬эта И.Эренбург, дебютирующий небольшой книжкой стихов, изданных в Париже. В его стихах сказывается не столько непосредственное дарование, сколько жела¬ние и умение работать... Пока И. Эренбурга тешат об¬разы средневековья, культ католицизма, сочетание ре¬лигиозности с чувственностью, но старые темы он пере¬сказывает изящно и красиво. Строгость его манеры, обдуманность эпитетов, отчетливость и ясность его из¬ложения показывают, что у него есть все данные, чтобы в поэзии достигнуть поставленных целей. Но, вероятно, его стихам всегда останутся присущи два недостатка, которые портят и его первый сборник,— холодноватость и манерность... Эренбург постоянно вращается в услов¬ном мире, созданном им самим, в мире рыцарей, капел¬ланов, трубадуров, охотнее говорит не о тех чувствах, которые действительно пережил, но о тех, которые ему хотелось бы пережить». К этому отзыву Эренбург вернулся в письме-рецен¬зии на стихи М.Цветаевой: «Вы, наверное, помните 1910 год, первое напечатанное имя и нас обоих, неук¬люжих и топорщащихся, рядышком в ежемесячном улове маститого Валерия Яковлевича?».
Еще до выхода рецензии В.Брюсов писал Н.Гуми¬леву: «В Эренбурга я поверил по его первым стихам. Продолжаю еще верить. Что у него много слабого, меня не смущает: у кого нет слабого в дебютах?». Чуть позже В. Брюсов по-разному оценивал стихи Эренбурга — не принял его вторую книгу («Я живу»), резко критиковал четвертую («Будни»). Но в целом, видя «корявые, иногда непристойные стихи», утверж¬дал: «...Для И. Эренбурга стихи — не забава и, конеч¬но, не ремесло, но дело жизни...». Так оно и было. Не случайно до конца своих дней Эренбург считал себя прежде всего поэтом» [5, с. 19, 27].
Стихи Эренбурга привлекли внимание и В.Маяковского. Однажды в середине января 1918 г. он зло писал Лилии Брик: «У меня все по-старому. Живу как цыганский романс: днем валяюсь, ночью ласкаю ухо. Кофе омерзло мне. Мелкий клоповничек. Эренбург и Вера Инбер слегка еще походят на поэтов, но и об их деятельности правильно заметил Кийранский: «Дико воет Эренбург, / Одобряет Инбер дичь его» [3, с. 30]. Однако позднее, в коротких тезисах отчета Маяковского за 1923 – 1924 гг. отмечено: «А все-таки Эренбург вертится» [3, с. 157]. Эти слова, с одной стороны, отсылают к названию новой книги стихов Эренбурга, которая вышла в свет в 1922 г.: «А все-таки она вертится». С другой, дают, на наш взгляд, возможность понять, как теперь оценивал Маяковский стихи своего современника. Как известно, эти слова, по преданию, сказал Г.Галилей, выходя после суда над ним, утверждая свою точку зрения. Видимо, «а все-таки Эренбург вертится» означало одобрение его настойчивого творческого роста и позитивную оценку его новой книги стихов. Что Эренбург был поэтом заметным и запоминающимся, подтверждают и воспоминания Ю.Палецкиса. Так, в статье «Писатель-гуманист» он писал, что  еще в годы первой мировой войны «заинтересовался одной маленькой книжечкой, изданной в Москве в 1916 г. под названием «Стихи о канунах». Не являясь профессиональным ценителем поэзии, он обратил внимание на эти «странноватые, но оригинальные и интересные сочинения». «После стихов, созданных под явным влиянием декадентской лирики, сам Эренбург считал "Кануны" своим первым самостоятельным сборником. В нем поэт вскрывал раны буржуазного общества, выражал протест против войны, излагал свои переживания и печальную любовь к далекой Родине» [1]. 
К.Паустовский всего были дорожил стихами Эренбурга о природе. В статье «Завидная судьба» (1956) он говорил, что больше всего ему запомнились такие строки: «Я скажу вам о детстве ушедшем, / о маме. И о мамином теплом платке / О столовой с буфетом с большими часами / И о белом щенке... «Эти слова звучат как из далекого детства каждого из нас. И какой огромный путь от этих стихов до "Дня второго", до "Падения Парижа", до "Бури", до "Оттепели", до серьезных военных статей, до схватки за мир». Паустовский замечает: «Стихи Эренбурга плотны как черные дыры космоса. В них сжато время и порой в одну строку укладывается целая повесть». Одно из таких раздумий Паустовской находит у Эренбурга в его последних стихах. «В них открывается как будто утаенная любовь Эренбурга к природе» [1]. Особенно необычны его раздумья о деревьях – неожиданные и простые, и раздумья о Европе: «Летучая звезда и моря ропот, / Вся в пене, розовая, как заря, / Горячая, как сгусток янтаря, / Среди олив и дикого укропа, / Вся в пепле, роза поздняя раскопок, / Моя любовь! Моя Европа..!»
Литературный критик Александр Дымшиц писал о серьезной эволюции, которую переживал Эренбург-поэт. В статье  «Трудная любовь» (1973) он вспоминал о выступлении Эренбурга в Ленинграде в Доме писателя им. Маяковского с чтением новых стихов. Эта встреча стала для него «совершенным открытием»: «перед слушателями стоял большой поэт». До этого Дымшиц знал лишь некоторые его сочинения дореволюционной эпохи, и на него они «производили впечатление несамостоятельных, искусственных стихов». К тому же Дымшиц не чувствовал в них «глубокого осознания смысла великого исторического переворота». Теперь же стихи Эренбурга соответствовали времени и свидетельствовали о новом этапе художественного мастерства поэта. Таким же личным, как у Паустовского и Дымшица, было отношение к поэзии Эренбурга и у Леонида Мартынова.
Еще в детстве он прочитал навсегда запомнившиеся ему строки: «Много погибло прекрасных грез / Это над ними плачут ивы / Сладкий пан Любовь и Христос. / Умерли кошки мяучат тоскливо /Я не в силах скрывать своих слез» [1, с. 178]. «Я понял далеко не все, - вспоминал Мартынов. - Но эти печальные, необычные, без знаков препинания стихи вполне соответствовали окружающей обстановке. Шла война. Взрослые были хмуры, толковали о лишениях, поражениях, предательствах... Я уяснил одно: тот, кто не в силах сдержать своих слез, вдруг успокоился, утешился при виде – кого бы вы думали! – при виде запорожских казаков, пишущих ответ турецкому султану: «Султан им писал "придите... / Покоритесь приказу моему" / Они встретили смехом посланье / И ответили тотчас ему...». И я великолепно понял, в чем тут дело. Я видел репродукцию этой картины: запорожцы, хохоча, пишут ответ турецкому султану. И пусть кошки мяучат тоскливо, пусть много погибло прекрасных грез, но ничего не пропало. Вот что я чувствовал, читая эти строки» [1, с. 179]. «Я очень люблю и ценю И.Г.Эренбурга-поэта, – подводил итоги своим размышлениям Мартынов. – Высокая поэзия присутствует во всех его работах, будь то публицистические или поэтические. Напиши он заметку  в 10 строк, и она будет иметь в себе элемент поэзии и успех. Да иначе и быть не может» [1, с. 180]. Самым главным произведением всей своей жизни Эренбург считал мемуары «Люди, годы, жизнь», и многие читатели согласились бы с таким мнением. Между тем, как утверждал Бенедикт Сарнов, «настоящую исповедь Эренбурга нужно искать не в мемуарах, а в его стихах». Думается, решение этой актуальной и важной научной проблемы даст возможность не только показать особенности сложного и интересного творческого мира Эренбурга, но и установить место его стихов в истории русской поэзии в целом.
Литература

1. Белая Г., Лазарева Л. Воспоминания об Илье Эренбурге. – М.: Сов. писатель, 1975. – 295с.
2. Валерий Брюсов. Собрание сочинений: в 7-ми тт. - Т. 6. – М.: Худ. литература, 1975. – 652с.
3. Владимир Маяковский. Полное собр. соч.: в 13-ти тт. – Т.13. – М: Худ. литература, 1961. – 627с.
4. Максимилиан Волошин. Лики творчества. Серия «Литературные памятники». - Л.: Наука, 1988. – 843с.
5. Рубашкин А.И. Илья Эренбург. Путь писателя. – Л.; 1990 – 527 с.
6. Эренбург И. Собр. соч.: в 8 томах. – М.: Худ. литература, 1990. – Т.1. – 611с.