И.П. Зайцева
доктор филологических наук, профессор
Литературовед Лев Лившиц как один из основоположников
языковой критики
Нам уже приходилось высказывать ряд соображений в связи с глубиной, оригинальностью, явной эвристичностью как научного, так и литературно- и театрально-критического слога Льва Лившица (см., в частности, материалы ХII – ХIV Чтений молодых учёных памяти Л.Я. Лившица). Продолжая в настоящей публикации разработку означенной проблемы, резонно, как представляется, сосредоточить внимание ещё на одном её аспекте.
Внимательное прочтение созданных Л.Я. Лившицем литературно- и театрально-критических работ позволяет причислить его к числу тех исследователей, которые заложили исследовательскую базу для возникновения на стыке ряда филологических дисциплин особой, герменевтически ориентированной, отрасли, определяемой сегодня исследователями как языковая критика. На сегодня термин языковая критика используется в двух основных значениях – ср., к примеру, определение А.А. Шунейко в энциклопедическом словаре-справочнике «Культура русской речи» (М., 2003 г.): «ЯЗЫКОВАЯ КРИТИКА – 1. Совокупность оценок языка художественной литературы, возникающая как результат деятельности интерпретатора художественного текста. 2. Комплекс правил, регулирующих возникновение, функционирование и использование этих оценок». Очевидно, что приведённые дефиниции самым тесным образом взаимосвязаны: именно системное обобщение интерпретационных наблюдений исследователя художественного текста формирует основания для разработки и последующего применения комплекса ценностных критериев, могущего быть в дальнейшем использованным для определения степени эстетической значимости и иных параметров словесно-художественного коммуникативно-речевого образования (произведения художественной литературы).
Интерпретативная деятельность языкового критика, таким образом, сосредоточивается в первую очередь на исследовании воплощённой в произведении литературы художественной речи, предполагающем анализ как 1) общего состояния языка художественной литературы, зафиксированного в определённый момент развития литературного процесса в конкретном тексте, так и 2) достоинств и недостатков этого варианта национального языка (одного из функционально-стилистических подъязыков) в его конкретных проявлениях в том или ином словесно-художественном дискурсе. В результате языковой критик как исследователь органично и взаимообусловлено объединяет в своей деятельности функции и литературного критика, и лингвиста-интерпретатора, а отчасти – и языковеда-теоретика.
Оформление языковой критики в отдельную научную отрасль на рубеже ХХ – ХХI столетий видится вполне закономерным, обусловленным прежде всего усилением в научной среде, и в филологии в том числе, интегративных процессов: «Языковая критика – одно из проявлений единства филологической мысли. Выявление особенностей языка осуществляется различными путями, среди которых отчётливо противопоставлены два: интуитивное постижение языка любыми его носителями и теоретическое осмысление исследователями-лингвистами. Первый путь находит выражение в оценках речи, второй – в лингвистической теории. Языковая критика по своей природе находится посередине. Она демонстрирует третий путь, объединяющий особенности первого и второго» (выделено мною. – И. З.) (А.А. Шунейко). При этом, конечно, нельзя не отметить, что на необходимости дополнить традиционную филологическую триаду (языкознание – литературоведение – литературная критика) четвёртым компонентом – языковой критикой ещё несколько десятилетий назад настаивали некоторые из известных лингвистов (!). Это отмечал, в частности, В.П. Григорьев, писавший, что «если филология должна быть и «теорией литературной критики», то нельзя при этом сводить филологию к литературоведению. Роль языкознания в развитии этой теории далеко не второстепенна: филологам полагается «дышать словами» …, но лишь лингвистический анализ способен установить, как именно «дышит» ими художник слова».
Именно такой подход, который, на наш взгляд, можно определить как критико-общефилологический, реализован в большинстве литературно-критических работ Л.Я. Лившица. В качестве иллюстративного материала в данном случае мы опираемся посвящённую творчеству И. Бабеля статью Л.Я. Лившица «От „Одесских рассказов” к „Закату”» (Лившиц Л. Вопреки времени: избранные работы. – Иерусалим – Харьков, 1999), где, как представляется, элементы языковой критики ощущаются абсолютно явственно.
Обратившись к упомянутой работе, находим в ней объёмный пласт литературно-критических размышлений автора (к примеру – аналитический обзор литературно-критических работ и отдельных высказываний о творчестве И.А. Бабеля). При этом весьма ощутимой оказывается ещё одна сторона исследовательской филологической деятельности Л.Я. Лившица – театрально-критическая: значительное внимание уделяется автором не только литературной «жизни» пьесы, но и её сценической судьбе – ср., например: «И опасения писателя вроде бы подтверждаются. Есть, правда, успех в Одессе, где с осени 1927 г. «Закат» параллельно идёт в двух театрах: русском (режиссёр А. Грипич, премьера 26.10) и украинском (режиссёр Н. Вильнер, премьера 1.12). Но постановка Б. Сушкевича во МХАТе II-ом (премьера 28.2.28 г.), которая должна была определить сценическую участь пьесы, явно проваливается. Едва выдержав 16 представлений, к концу 1928 г. спектакль сходит с репертуара».
Однако в наибольшей степени талант исследователя-филолога Л.Я. Лившица, несомненно, проявился при выявлении параметров индивидуально-авторского стиля Исаака Бабеля, нашёл выражение в необычайно тонких и глубоких интерпретационных зарисовках, посвящённых собственно тексту анализируемых произведений. Приведём в подтверждение ряд фрагментов из работы Л.Я Лившица, посвящённой новелле и пьесе И. Бабеля «Закат», а точнее – взаимосвязанности и взаимообусловленности этих произведений в метатексте писателя. Именно такого рода анализ позволяет, по нашему убеждению, пронаблюдать за совершенствованием индивидуально-авторского стиля на протяжении всего творчества художника слова, за «шлифовкой» принципов и приёмов, формирующих уникальность писательского идиолекта (во всех приводимых цитатах выделено мною. – И. З.):
«Впрочем, наиболее, пожалуй, любопытна позиция самого драматурга. Человек, в общем-то довольно равнодушный к толкам критики, писатель, весьма скупо, без всякого пафоса отзывающийся о своей работе, Бабель необычайно много для него размышляет в письмах над своими пьесами. И зачастую пишет о них, я бы сказал, даже приподнято. Обычно годами даёт «отлежаться» своим произведениям, чтобы лишь потом, в десятый или двадцатый раз переделав их, решиться отдать в печать. А над пьесами он работает ожесточённо, почти непрерывно – до самого завершения, хотя это противоречит его привычкам, желаниям, просто физическим возможностям»;
«Условно, лукаво-иронический, романтически стилизованный мир «Одесских рассказов» – прихотливая, весёлая и странная мечта слабости о силе, мечта тоскливого крохоборочного существования о яркой, праздничной, нерасчётливой жизни. Мечта человека, социально и нравственно униженного, о справедливости, о том, чтобы люди шли «по своей цене», чтоб за стол садились не по старшинству и не по богатству»;
«Характерны уже изменения в ремарках, вычеркнут «уставленный бутылками» стол, сняты такие характеристики Менделя: «мертвецки пьяный», «буйный», «распухшее лицо» («распухшее», очевидно, от длительного запоя), «страшный хриплый голос», «ударом кулака вышибает оконную раму», «разбивая посуду», «Менд<ель> кладёт голову на стол и плачет. Длинная слюна его тянется как резина». Удалены и два больших эпизода: как «бугай» Мендель «замордовал» видавшего виды трактирного музыканта и сцена свалки среди гостей за монеты, брошенные буйствующим во хмелю стариком. Словом, драматург изымал то, что могло создать впечатление, будто поступки Крика продиктованы случайной пьяной фантазией, внезапно взбредшей в его одурманенную голову».
Безусловно, в процитированных фрагментах автор предстаёт прежде всего как литературный критик, сосредоточивая исследовательское внимание в первую очередь на месте, которое занимает неординарное драматургическое произведение (пьеса И. Бабеля «Закат») в национальном литературном процессе, на методологических, по его выражению, основах советской драматургии двадцатых годов прошлого столетия («новое искусство мыслилось как изображение почти исключительно действий масс, но никак не отдельной личности» и др.). Однако, будучи талантливым интерпретатором художественного текста, при характеристике конструктивных литературоведческих параметров словесно-художественной структуры Л.Я. Лившиц абсолютно органично дополняет литературно-критический анализ языково-критическими элементами, позволяющими значительно полнее и глубже показать адресату уникальность авторской манеры Исаака Бабеля-драматурга, в определённой мере эксплицировать факторы, сформировавшие неповторимость индивидуально-авторской манеры писателя – ср., например: «Не потому ли не была понята как пронзительная зоркость бабелевского видения неистребимых ростков человечности, рвущихся сквозь многовековую кору заскорузлого, смрадного быта, так и сами принципы бабелевского драматургического письма?».
Это, на наш взгляд, позволяет согласиться с одним из теоретических положений языковой критики, которое приводится далее, лишь частично – ср.: «В функции интерпретатора, внимание которого направлено на анализ языка художественной литературы оценку достоинств и недостатков его конкретных проявлений и общего состояния, выступает не лингвист-теоретик, а писатель, поэт или литературный критик. Характер интерпретатора обусловливает отличие языковой критики от лингвистики, проявляющееся многоаспектно, в частности, в том, что в рамках языковой критики возникают так вызываемые «вкусовые оценки», т. е. замечания и выводы, которым не предпосылаются логически выверенные научные исследования, а их формулировка не включает научной терминологии. Одна из частей языковой критики – «воображаемая филология» (выделено мною. – И. З.) (А.А. Шунейко).
В то же время приведённые иллюстративные фрагменты из работы Л.Я. Лившица, как и творческое наследие учёного в целом, полностью подтверждают, по нашему мнению, следующий постулат языковой критики: «Языковая критика – контролирующая поэтический язык и язык художественной литературы составляющая языковой политики. Это такое описание художественного текста, при котором интерпретатор реализует путь «от слова – к образу», подвергает оценке языковые единицы, делая на основании этого вывод о художественных достоинствах или недостатках анализируемого текста» (выделено мною. – И. З.) (А.А. Шунейко).
Подводя итог некоторым нашим наблюдениям над стилем научного изложения блестящего филолога Льва Яковлевича Лившица, приведём ещё один пример удивительно гармоничного сочетания точек зрения литературного критика, интерпретатора-лингвиста и писателя, передающий к тому же уникальность индивидуально-авторской манеры самого исследователя (ср., к примеру, систему чрезвычайно точных и при этом подчёркнуто экспрессивных образных средств – метафор, эпитетов и т. д., – с помощью которых передаётся своеобразие художественной концепции и неповторимость слога И. Бабеля, его ни на что не похожее писательское мировосприятие и мироощущение:
«Литература 20-х годов (среди многих других примеров «Вор» Л. Леонова, «Конец хазы» В. Каверина, «Контрабандисты» Э. Багрицкого) не раз красочные, безрассудные, рискованные порывы уголовно-блатной стихии контрастно сталкивала, противопоставляла узости, пошлости мещанина-приобретателя, этого воплощения посредственности, ординара. Беня Крик в драме «Закат» – новый образ не только для Бабеля, но и для литературы этого времени в целом. «Рыцарь Молдованки» оказывается опорой и стражем собственнического уклада по самому складу души, поступкам, стремлениям. Это воплощение той живучей психологии, о которой Багрицкий напишет:
Меня учили: крыша – это крыша.
Груб табурет. Убит подошвой пол,
Ты должен видеть, понимать и слышать,
На мир облокотившись, как на стол.
Здесь истина лишь то, что есть. Здесь вызывает единодушие даже предположение, что возможно иное восприятие мира, не говоря уж об ином к нему отношении» (выделено мною. – И.З.).
