АНАТОЛИЙ ЛИБЕРМАН
КНИГИ, ПРИСЛАННЫЕ В РЕДАКЦИЮ
(Лев Лившиц. Вопреки времени. Избранные работы. Иерусалим - Харьков, 1999, 400 стр.)
Лев Яковлевич Лившиц (1920–1965) со студенческой скамьи выделялся эрудицией и независимостью суждений. Они его и погубили. В 1941 году он ушел добровольцем на фронт. С войны вернулся в родной Харьков инвалидом и, закончив филологический факультет, стал театральным критиком. Ему, видимо, в любом случае припомнили бы нелюбовь к помпезности лжеисторических драм, столь ценимых в конце сороковых годов, и смелость в оценке пьесы "Софья Ковалевская" (он назвал эту бездарную поделку тем, чем она и была, и у братьев Тур с избытком хватило бы связей, чтобы раздавить харьковского рецензента), но подоспела эпоха борьбы с безродными космополитами. По более или менее случайному стечению обстоятельств травля евреев во всех областях деятельности началась именно с театральной критики. Был и донос (Лившиц без энтузиазма отозвался где-то о фильме "Падение Берлина"), но и без доноса он был обречен: Харьков, даже если бы и хотел, не мог отставать от центра. "Антипатриот Лившиц" был исключен отовсюду, где состоял членом, в том числе, конечно, и из партии, и осужден на десять лет лагерей за антисоветскую деятельность. В 1954 году он вернулся, уже в 1956-м защитил диссертацию о пьесе Салтыкова-Щедрина "Тени", стал преподавать в Харьковском университете и увлекся Бабелем, для изучения творчества которого успел сделать чрезвычайно много. Он умер в возрасте сорока пяти лет. При жизни, кроме газетных рецензий, увидели свет несколько его статей и составленная в соавторстве с М. Г. Зельдовичем превосходная книга "Русская литература ХЗХ века. Хрестоматия критических материалов" (1959; переработанные издания: 1964, 1967, 1975). Усилиями семьи и друзей Лившица память о нем сохранилась. В Харькове проводятся посвященные ему чтения, и вышел том его избранных работ. В него включены диссертация о "Тенях", две статьи о Бабеле, кое-что из публицистики и фрагменты из книга "О Леве Лившице. Воспоминания друзей" (Харьков, 1998).
Те, кто не видел "Тени" в театре или в кино (экранизация акимовской постановки, Ленфильм, 1953), наверно, не читали ее. Она того и не стоит. Салтыков-Щедрин на вопрос, пробовал ли он писать для сцены, ответил: '"Написал одну гадость... совестно вспомнить... написал черт знает что такое – "Смерть Пазухина". Я ее теперь больше и не перепечатываю". Поразительно, что "Тени" он даже не упомянул. Никто не знал о существовании этой "драматической сатиры", ее нашли в 1914 году, через двадцать пять лет после смерти писателя.
Сюжет "Теней" таков. Провинциальный чиновник Бобырев приезжает в Петербург в надежде, что Клаверов, его школьный приятель, ставший к этому времени несмотря на свою молодость генералом, даст ему место в своем департаменте. Место это он после обивания многих порогов получает. Среди действующих лиц старый князь Тараканов (начальник Клаверова), племянник генерала, жена и теща Бобырева. Жена Бобырева становится любовницей Клаверова, и ею открыто интересуется старый князь, хотя у него уже есть любовница. В сущности, эта дама, некая Клара Федоровна, и вершит дела в министерстве, но на сцене она не появляется, равно как и некто Шалимов, еще один бывший одноклассник Бобырева и Клаверова, судя по всему, благороднейший человек радикальных взглядов, письмо которого Бобыреву вызывает кризис. Бобырев вполне осознает, что происходит с его женой, напивается пьяным и публично оскорбляет Клаверова. Клаверов в смущении (дуэль погубит его карьеру, а не вызвать Бобырева нельзя), но протрезвевший Бобырев просит у него извинения. Судьба Бобыревой не раскрыта. Как выясняется, Клаверов использует ее только в качестве приманки для князя, и она то ли станет очередной любовницей старого сластолюбца, то ли вернется к мужу. В пьесе нет ни интересных характеров, ни волнующих зрителя коллизий, ни запоминающихся реплик. В одном контексте с пьесами Тургенева и Толстого, не говоря уже об Островском, "Тени" не могут даже и рассматриваться.
Хотя обнаружение неизвестной пьесы Салтыкова-Щедрина было сенсацией, до пятидесятых годов "Тени" шли редко и, по большей части, успеха не имели. Оставалось не вполне ясным, закончена ли пьеса, так как она обрывается Как бы на полуслове. Лившиц исследовал "Тени" со всех сторон, и иначе, как блестящей, его диссертацию назвать нельзя, но жар души и аналитический блеск истрачены в пустыне: драматическая сатира Салтыкова-Щедрина того не стоит, и, видимо, сам писатель знал ей цену. Лившиц доказал, что действие пьесы следует отнести к концу 1862 года (этот вывод был частично подготовлен его предшественниками), но что писалась она между 1862 и 1865 годом. Он также привел множество аргументов в пользу того, что пьеса закончена.
Человек искренний и увлекающийся, Лившиц наверняка поверил, что перед ним крупнейшее произведение литературы. Поэтому в заключительных разделах диссертации он со всей силой своего таланта попытался доказать, что язык персонажей проработан с большим искусством, что характеры цельны и что как драматург Салтыков-Щедрин ничем не уступает Островскому, а по политической прозорливости значительно превосходит его. Недруги же пьесы, которых он цитирует во введении, полагали, что замысел "Теней" неясен, фабула бледна, а развитие еще бледнее и что, наконец, сатира направлена на узких и конкретных адресатов. Лившиц избрал несложный способ опровержения этих взглядов. С самого начала принимается за данность, что перед нами творение гениального сатирика, и любой поворот сюжета, любой растянутый монолог, любая реплика оценивается в свете этого исходного постулата. Упоминание популярного балета, ссылка на ту или иную газету, намек на недавние события – все объясняется торжеством историзма и реалистического метода.
В пьесе показано, что угрызения совести не мешают вчерашним, дореформенным либералам править Россией в союзе с махровыми реакционерами, а так как для Ленина и всей советской исторической науки не было большего ругательства, чем либерал, и ничто не вызывало большего одобрения, чем готовность звать Русь к топору, то и Лившиц восхищается Салтыковым-Щедриным, который одинаково презирал и крепостника Тараканова, и либерала Клаверова (все они были для него тенями): и руки они греют на одних и тех же проектах, и любовницы у них общие. Где-то за сценой им противостоит (рахметовоподобный?) Шалимов, силу которого признают все партии. Но пьеса не памфлет, и, как бы мы ни относились к либералам 60-х годов девятнадцатого века, художественные просчеты "Теней" не искупаются политическими пристрастиями автора. Главное в диссертации Лившица – первые главы. Исторический фон событий воссоздан в них с такой достоверностью, с таким знанием деталей, что любой исследователь той эпохи найдет в них множество ценнейших сведений. Лишь одна сторона дела упущена Лившицем: он не выяснил происхождение фамилий персонажей. Рядом с Свистиковым, Набойкиным, Нарукавниковым и Обтяжновым и прочим действующим лицам фамилии даны, надо полагать, не случайно. Дочь Лившица пишет, что в исследовании "Теней" "в творчески сублимированной форме... излился весь накопившийся запас яростного неприятия тех проходимцев и прилипал, людишек-теней, которым сталинская эпоха позволила вынырнуть на поверхность и опутать смертоносной паутиной миллионы человеческих судеб". Для стороннего наблюдателя это предположение не кажется очевидным.
О Бабеле, как и о Салтыкове-Щедрине, Лившиц знал все. Однако не. только перо, но и мышление человека, жившего полвека тому назад в России, было сковано господствовавшей догмой. Презрением карались либералы прошлого и хлюпики нашего времени, которых отвращало насилие. Среди прочего Лившиц рассказывает о менявшихся взглядах Бабеля на "Конармию". Он не мог не сознавать, что через десять лет после революции героика Гражданской войны, никогда особенно не вдохновлявшая Бабеля, должна была потерять в его глазах всякую привлекательность. Не осталось прежним и его отношение к Бене Крику. Балладный Робин Гуд вызывает всеобщее сочувствие, но споры вокруг романтизированного разбойника, живущего среди нас, не утихают давно: в советской литературе они велись в двадцатые годы, в английской – почти за сто лет до того. "Условный, лукаво-иронический, романтически стилизованный мир "Одесских рассказов" – прихотливая, веселая и странная мечта слабости о силе, мечта тоскливого крохоборочного существования о яркой, праздничной, нерасчетливой жизни", – пишет Лившиц. Что касается "Заката", действие которого происходит в 1913 году, то в нем высветлена "закономерность и неизбежность пожара мирового масштаба" "в среде, бесконечно далекой от социального действия", и в этом-то "и была оригинальность, мощь бабелевского замысла". Салтыков-Щедрин торопил гибель капитализма, Бабель показал его закат даже и на Молдаванке. Ближе нам Лившиц, когда он говорит о гуманистическом потенциале "бабелевского изображения взрывчатости, катастрофичности старого мира". Добавим: о внутренней слабости и исторической обреченности самодурства, о неприятии ничем не сдержанной силы, каков бы ни был ее источник.
Книга сделана с исключительной тщательностью. В ней много интересных фотографий. Ее выпуском занимались два редактора (ситуация по нынешним временам неслыханная) и "общий редактор", функции которого, правда, не оговорены. Одна из фотографий воспроизводит памятник на могиле Лившица в Харькове. Еще более долговечным памятником ему послужит любовно собранный и изданный том его работ.
