"ГРОЗА"

(Пьеса А.Н. Островского в театре им. Т.Г. Шевченко)

"Гроза" у шевченковцев — по существу не премьера. Это во­зобновление довоенной постановки М. Крушельницкого, сде­ланное Л. Дубовиком и Р. Черкашиным. Тем не менее, этот спектакль является значительным событием в нынешнем теат­ральном сезоне Харькова.

В постановке "Грозы", строго продуманной и глубоко ос­мысленной в каждой своей детали, есть много отличных сце­нических образов. Трудно представить себе более идеального исполнителя роли Тихона, чем артист Д. Антонович. Феклушей — Н. Лихо мог бы по праву гордиться любой современный театр, несмотря на то, что роль ее урезана почти втрое.

Кулигин у арт. Г. Козаченко покоряет своей мягкостью, ду­шевной чистотой. Эта же роль в интересном исполнении молодо­го актера А. Андриенко приобретает новые черты. Кулигин всю свою жизнь провел среди калиновцев и слишком хорошо знает их. чтобы надеяться на проблеск чего-то нового, лучшего. Но с каким вниманием Кулигин — Андриенко прислушивается не только к новому человеку — Борису, а к каждой реплике Кудряша или Шапкина! Он ищет человека, а лучше сказать — человеческое в людях. И понимаешь, благодаря игре актера, почему именно Кулигину, а не какому-нибудь волгарю-рыбаку судил драма­тург найти в омуте мертвую Катерину.

И, наконец, сама Катерина в удивительно тонком исполне­нии В. Чистяковой — чрезвычайно цельный и по-своему после­довательный образ.

Катерина, и прежде всего Катерина, определяет смысл дра­мы. Да, Катерина — Чистякова — цельная и последовательная натура. Но чего же хочет она, чего добивается?

Вот первый выход Катерины. Кабаниха, по обыкновению, "пилит" сына. Чистякова — Катерина стоит в стороне, полуза­крыв глаза, и только услышав реплики, прямо или косвенно обращенные к ней, бросает на свекровь усталый взгляд. Даже когда актриса возражает Кабанихе, то она больше стремится остановить поток надоевших наставлений, чем протестовать против самого смысла этих "моралей". Усталость, усталость, усталость — прежде всего.

Чистякова изумительно передает душевную апатию своей ге­роини. Но только ли равнодушие ко всему постылому кабановскому миру характеризует Катерину Островского? Быть может, это — сосредоточенность, когда человек полон своим, глубоким, заветным? Может, и спорит Катерина с Кабанихой во имя этого заветного, а не ради того, чтоб просто "огрызнуться"?

При словах Кабанихи — "Хоть любовника заводи!" Чистя­кова на миг широко открывает глаза. В ее взоре — не испуг, не смятение, — прозрение. Вот оно нужное слово, вот заветное, о чем тоскует и томится ее душа, — любовь!

Что ж, и здесь актриса права. В Катерине уже давно созре­ло чувство к Борису. Но как и почему возникла любовь? Вы­звана ли она обстановкой, в которой обречена жить героиня, свойствами ее натуры? Или пришла нежданно-негаданно страсть — "сильна, как смерть"?

Мы не знаем этого до той сцены, пока актриса не произно­сит знаменитое "Отчего люди не летают?.." Здесь, в коротень­ком монологе — вся Катерина: ее страстный порыв к свободе, к человеческому счастью, жажда иной, широкой и многообраз­ной жизни. Она совсем не шутит. Она, пожалуй, и впрямь по­бежит и попробует полететь. И Варя у Островского, не понимая самого вопроса, видит, что это не шутка. В спектакле Варя — Пет­рова иронически улыбается, вскакивает и кружится, взявшись за руки с Катериной. Да и сама Катерина — Чистякова уже забы­ла, зачем сказала она это, зачем ей надо "летать". Она также радостно смеется и, кажется, всем своим существом впитывает прелесть погожего летнего дня. "Отчего люди не летают?" — она пошутила. Эта фраза — причуда, шутка, не более...

Катерина рассказывает Варе свой сон: "... Точно меня кто-то обнимает так горячо-горячо и ведет меня куда-то, и я иду за ним, иду..." У Чистяковой — Катерины на первом плане — "кто-то обнимает так горячо-горячо". Недаром Варя — Петрова понимающе ухмыляется. А у Островского главное в том, что Катерина идет, — она дважды повторяет "иду", — что рвется она на волю из душной калиновщины.

Сцена прощания. Чистякова — Катерина в последний раз гладит лицо Бориса и прижимает его руки к своим устам, словно хочет физически сохранить это незабываемое и дорогое для нее ощущение близкого человека.

Здесь, как и в сцене с ключом, актриса, повторяем, чрезвы­чайно тонко играет трагедию любви, страсти. Вот почему мы и говорим, что Катерина в исполнении Чистяковой, — потря­сающе сыгранная полуправда, но все-таки полуправда. Траге­дия Катерины Островского — трагедия протеста, трагедия сво­боды. И трагедия любви частично выражает этот основной замысел пьесы, но не исчерпывает его.

Понятно, почему постановщиками и актерами все сцены пары Кудряш (арт. Костюченко) и Варя (арт. Е. Петрова) сде­ланы намеренно "земными", слишком эротичными. Ведь если Е. Петрова сыграет Варю по Островскому, то мы, пожалуй, не поймем, что же отличает ее от Катерины — Чистяковой. Тогда поневоле поверишь Варе, что вся беда Катерины — "Молоду тебя замуж-то отдали, погулять-то тебе в девках не пришлось; вот у тебя сердце-то и не уходилось еще".

Создается впечатление, что постановщики, настроив ос­новную струну спектакля на тон ниже по сравнению с пьесой, подогнали под нее и все другие.

И не случайно в спектакле опущена первая сцена третьего акта. Не в ней ли наиболее ярко обрисовано темное царство Диких и Кабаних? И если нам жаль, что благодаря купюре мы не смогли увидеть во всей широте И.Марьяненко — Дикого, ибо прекрасный артист остался без достаточного драматиче­ского материала, — то для всего спектакля это сокращение не так уж и важно. Раз трагедия страсти, а не протеста во имя свободы, то не столь уж важен и контраст между "темным царством" и "лучом света". Раз просто "сильна, как смерть", то имеют ли значение причины?

Вот почему нам кажется, что "Гроза" у шевченковцев если не бледнее, то беднее не только пьесы Островского, но и воз­можностей самого театра.

7 апреля 1946