I.

Время написания и время действия

Постижение творчества значительного художника невозможно без анализа того, какие существенные стороны исторической действительности отразил он в своих произведениях.

Применяя это известное положение к изучению наследия Щедрина, необходимо учитывать одну важную особенность творчества гениального сатирика. Произведения Салтыкова тесно связаны не только с его эпохой вообще, в целом. Почти каждое из них уловило и воплотило черты и более узкого отрезка истории, того периода, когда оно было создано. Щедрин, как мало кто из других великих писателей, был чуток к веяниям времени, необычайно зорко отмечал и рисовал новые, острые явления изменяющейся действительности.

Эта особенность творчества Щедрина отмечалась и его современниками, и позднейшими исследователями. “Никто так внимательно и зорко не следил за всеми движениями и явлениями русской и иностранной жизни, начиная от великих до самых малых, никто так не был чуток к новым, едва только нарождающимся переменам и веяниям в общественной жизни, никто не умел так быстро охватить суть этих нарождающихся перемен и веяний и их охарактеризовать часто одним рельефным образом и словом, как он”, – писал Г.Елисеев1.

И.А.Гончаров, считая, что “творчество объективного художника... может явиться только тогда,.. когда жизнь установится; с новою, нарождающеюся жизнью оно не ладит”, допускал лишь одно исключение – Щедрина2 .

“Щедрин шел в ногу с жизнью, ни на шаг не отставая от нее”3 , – справедливость этой горьковской формулы можно подтвердить огромным количеством примеров.

Вот почему изучение “Теней” необходимо начинать с точного ответа на вопрос: какое же время, какая историческая ситуация отражены в этом произведении?

Сказать, что это эпоха 60-х годов, – значит ничего не сказать. Период, который в истории литературы принято именовать термином “шестидесятые годы”, делится, как известно, на три весьма различных по особенностям общественно-политической и литературной борьбы этапа (1855-1858 гг.; 1859-1861 гг; 1861-1865 гг.). При щедринской конкретности, теснейшей связи с современностью применение масштаба целого десятилетия к одному его произведению оказывается слишком расплывчатым и неопределенным. И дело не в пресловутой “фельетонности”, “однодневности” (конечно, мнимых!) произведений писателя, в чем не раз упрекали его политические и литературные противники. Не за фельетонной хлесткостью и эфемерной злободневностью устремлялся Салтыков. Г.З.Елисеев совершенно справедливо и точно объяснил подлинную злободневность творчества Щедрина его темпераментом общественного деятеля, сознательно и последовательно ставившего литературу на службу политической борьбе народа.

Щедрин был, писал Елисеев, “вовсе не сочинитель, пишущий для увеселения или услаждения праздных читателей, а общественный деятель, который в ту или другую данную минуту хотел осветить для общества то или другое положение дел, как оно ему представлялось, и таким образом дать ему понять, на что оно должно надеяться и чего опасаться”4.

Ряд произвольных толкований, субъективных оценок пьесы Щедрина как раз и был следствием того, что о “Тенях” писалось “вообще”. До сих пор не изучено, какие конкретные явления действительности стали объектом изображения в пьесе, почему именно эти, а не другие. Вот потому-то вопрос о более точном хронологическом приурочении написания пьесы и времени действия в ней далеко выходит за пределы текстологических и историко-биографических задач.

* *

*

Еще в 1914 г., при находке “Теней”, возник спор о том, когда написана пьеса и какая эпоха в ней изображена. Кранихфельд считал, что “Тени” создавались “во второй половине 50-х годов”5. Ф.Батюшков, ссылаясь на “некоторые внутренние признаки”, полагал, что произведение “написано было раньше “Смерти Пазухина” (1857 г.) и после переезда М.Е. в Петербург, в 1856 году”6.

С более развернутой аргументацией по этому поводу выступил Р.В.Иванов-Разумник.

Поскольку в III действии упоминаются “студентки”, которых не было до 1859 г., а с 1863 г. женщины в университеты опять не допускались, следовательно, “Тени” писались между 1859 г. и 1863 г.

В I действии речь идет об “эмансипации”, о том, что “мы накануне революции”, что “мужики совсем оброка не платят”, упоминается докладная записка “чтоб ничего этого не было” (т.е. освобождения крестьян). “Несомненно, – делал вывод Иванов-Разумник, – первое действие написано до 19 февраля 1861 года”. Наконец, так как во II действии говорят о балете “Дочь Фараона”, поставленном впервые 18 января 1862 г., “то ясно, что второе действие писалось не раньше этого времени... Итак, можно считать установленным, что “Тени” написаны Салтыковым в 1860-1862 году”7.

Ф.Батюшков ответил Иванову-Разумнику специальной статьей. Он предложил “вполне разделить время действия и время написания” “Теней”. Время действия “относится ко времени возвращения Щедрина из Вятки в Петербург, т.е. к 1856-7 году”, а написана пьеса в 1862 г. “Сюжет драматической сатиры разработан им ретроспективно по впечатлениям побывки в Петербурге в 1856-57 гг., а “Дочь Фараона” – легкий анахронизм, как и студентки”8.

Стремление отодвинуть проблематику пьесы ко времени (1856-1857 гг.), когда еще к реформам практически не было приступлено, полагаем, не является у Батюшкова случайностью. Его не объяснишь просто уязвленным самолюбием исследователя, желающего хоть в чем-нибудь отстоять свою точку зрения, опровергнутую доводами Иванова-Разумника.

“Вполне прав режиссер А.Л.Загаров,.. приурочив время действия именно к концу 50-х годов, когда по выражению Щедрина – “мундирные фраки были заменены мундирными полукафтанами”, но все оставалось по-старому”9, – писал Батюшков.

Вот где причина упорства Батюшкова – в желании свести весь пафос пьесы к борьбе писателя за скорейшее проведение либеральных реформ. Как будто на них возлагал свои чаяния Щедрин!

А для Салтыкова и после 1861 года “все оставалось по-старому”, и “Тени” своей революционной оценкой либерально-правительственного реформаторства с огромной художественной силой показывали, что не только ничего принципиально не изменилось в положении народа, но и не могло измениться.

За спором о времени действия пьесы стоял, как мы видим, вопрос о ее проблематике. Аргументация Батюшкова подкрепляла уже знакомые нам утверждения, что Щедрин изобразил столкновение старой и молодой бюрократии середины прошлого века.

В советское время исследователи также не пришли к единой точке зрения на хронологию драматической сатиры “Тени”.

Юрий Соболев10 и М.Финкель11 относили процесс работы над ней к 1859-1862 гг.

В.В.Гиппиус писал: “Судя по упоминаниям о фактах 1862 г. (балет “Дочь Фараона”, газета “Северная почта”), пьеса писалась не раньше 1862 г.; мы относим предположительно основную работы над этой пьесой к 1865 г., т.е. ко времени его службы в Пензе, когда, отойдя от срочной журнальной работы, Салтыков имел возможность вернуться к крупным вещам (“Тихое пристанище”, “Тени”, “Современные призраки”). Это отчасти подтверждается тем, что реальная Пенза (город, откуда приехал Бобырев) заменена была вымышленным Семиозерском... Что касается времени, когда происходит действие пьесы, то, судя по всему, это должен быть канун крестьянской реформы (1859 или 1860 гг.). Очевидно, Салтыков не заметил, что некоторые детали (см. выше) этому противоречат” (IV, 524).

Н.В.Яковлев датирует “Тени” 1863 г.12. С.С.Данилов, считая, как и Н.В.Яковлев, что здесь изображена предреформенная ситуация, работу над пьесой относит к 1865 году13. Д. Золотницкий, ссылаясь на замену Пензы в рукописи Семиозерском, полагает, что Щедрин “правил пьесу в 1865 году, когда сам очутился на службе в Пензе”14 .

Почти во всех статьях и рецензиях советского времени о “Тенях” события пьесы отнесены к кануну крестьянской реформы15. Исключение составляет лишь утверждение Л.М.Лотман, которая склонна приурочить время действия пьесы к общественно-политической ситуации 1862 года16 .

В распоряжении исследователей имеются два автографа “Теней”. Это черновая рукопись четырех действий, с огромным количеством вставок и исправлений, и беловой автограф IV действия, обрывающийся на ремарке: ”Сцена V. Те же и Софья Александровна”17 .

Палеографические данные (особенности почерка, сорт бумаги, чернила) не позволяют приурочить “Тени” точнее, чем к 60-м годам вообще. Обратимся к данным текстологическим.

“География” щедринских произведений имеет свои закономерности, свою хронологию. Созданный в “Губернских очерках” Крутогорск – типичный дореформенный город, оставшись в некоторых произведениях циклов “Сатиры в прозе” и “Невинные рассказы”, уступает, начиная с “Литераторов-обывателей” (февраль 1861 г.), место новому “городу” – Глупову.

Глупов все больше и больше в произведениях писателя занимает характер широкого обобщения, становится своего рода символом. Он фигурирует там, где Щедрин нарочито отходит от бытовой достоверности, стремясь к широким, подчеркнуто условным обобщениям.

Очевидно, писателю для рассказов с большей бытовой типизацией нужно было иное место действия. Крутогорск был связан в сознании читателя с определенным циклом – с дореформенной тематикой. Поэтому он также не подходил для повествования о новых временах.

И приблизительно в конце 1863 г. в щедринской “географии” появляется новое наименование – “Семиозерск”. Семиозерск бегло упоминается в хронике “Наша общественная жизнь” (март 1864 г.) наряду с Крутогорском и Глуповым (“из Крутогорска, из Семиозерска и даже из Глупова шлются... телеграммы за телеграммами”, – VI, 308).

Образ этого, уже пореформенного губернского города, куда прибыл властвовать помпадур новейшей формации Митенька Козелков, развернуто нарисован Щедриным в трех рассказах 1864 г. – “Здравствуй, милая, хорошая моя!”, “На заре ты ее не буди!”, “Она еще едва умеет лепетать” (“Помпадуры и помпадурши”).

В рассказах этого же цикла, но более позднего времени, Семиозерска нет. Он заменен или Саратовом (“Старый кот на покое”, 1868 г.) или Навозным (“Помпадур борьбы”, 1873 г.).

Такая замена не была случайностью. Семиозерск, его обитатели и “общественные деятели” – это типичная картина 1862-1864 гг., картина перехода от дворянского “фрондерства” и пустозвонного сладкогласия к знаменитому “разорю!”. И характерно, что именно в “Завещании моим детям” (февраль 1865 г.) – очерке как раз об этом времени и с подобной ситуацией – появляется Семиозерск. Семиозерска нет в рассказе “Старый кот на покое”, ибо произведение это вообще не имело такой острой и злободневной политической заостренности. Нет его и в рассказе “Помпадур борьбы”, который тесно связан с политической проблематикой 70-х годов, временем после разгрома Парижской Коммуны.

Упоминаемый мельком в очерке “День прошел – и слава богу!” (1876 г.) Семиозерск – также пореформенный город. И лишь в “Параллели четвертой” “Господ ташкентцев” (1872 г.) Семиозерск рисуется во времена крепостного права. Но здесь нет той острой характеристики общественной жизни этого губернского центра, которая есть в произведениях 60-х годов. Это подчеркнуто ретроспективной картиной быта семьи Валентьевых, где проходит детство будущего ташкентца-финансиста Порфирия.

Итак, можно сказать, что как раз в 1863-1865 гг., не ранее, в творческом сознании Щедрина сложился характерный образ Семиозерска, губернского города первых лет после реформы. Догадка В.В.Гиппиуса, что появление в рукописи “Теней” Семиозерска вместо Пензы относится к 1865 г., получает, таким образом, еще одно подтверждение.

Почему эта замена была сделана? Щедрин переехал в Пензу на службу, он был там официальным лицом. Глупов любил “поднюхать” себя, как выразился Щедрин по поводу того, что в “Клевете” (1861 г.) тверские глуповцы усиленно разыскивали “патреты”. Дабы избежать этого с “Тенями”, нужно было название Пензы заменить другим. И тогда под пером драматурга в рукописи совершенно естественно возник Семиозерск, город, уже хорошо известный читателям Щедрина.

Очевидно, чтоб не вызывать всякого рода нежелательных ассоциаций у пензенских глуповцев, писатель произвел в рукописи и замену ряда имен: вероятно, они могли совпадать с именами новых, пензенских знакомцев Щедрина.

Так, Бобырев, вплоть до 1 сц. II д., первоначально назывался Михаилом, Мишелем (ЧР, лл. 1,7 об.). А далее со 2 сц. II д., он уже зовется Николаем и в соответствующих местах предшествующего текста появляются поправки – Николай, Nicolas.

Заметим, что Пенза (исправленная на Семиозерск) фигурирует в черновом автографе также только в 1 д. (см. ЧР, лл. 1 об., 2, 2 об., 3 об.). Во II д. вообще не упоминается город, откуда приехали Бобыревы. А в III д. и вставках 1 д. (ЧР, лл. 2, 3 об.) сразу написан Семиозерск.

В списке действующих лиц 1 д. Набойкин сначала назывался Семеном, а потом был переименован в Павла (ЧР, л. 1.). Во 2 сц. II д. уже без всяких поправок значится “Павел” (ЧР, л. 8.).

Еще одна замена имени также приходится на 1 акт. Князь Тараканов упоминает в довольно откровенных тонах некую камелию Надежду Петровну (6 сц. 1 д.). Первоначально она именовалась Анной Петровной (ЧР, л. 5).

Почти все многочисленные исправления и вставки в рукописи объясняются соображениями идейного или художественного порядка. Описанные же изменения имен совпадают по своему месту в тексте с заменой Пензы на Семиозерск. Они все приходятся на 1 д. и 1 сц. II д., их слишком много, чтобы это было простой случайностью. Их можно объяснить только переездом Салтыкова в Пензу. (Ниже мы коснемся еще одной, важной в сюжетном отношении, замены: вместо Нарукавникова-отца был введен Обтяжнов. И эта смена героя также падает на 2 сц. 1 акта!).

Все эти особенности чернового автографа позволяют обосновать и уточнить предположения В.В.Гиппиуса, разделяемое С.С.Даниловым, что основная работа над “Тенями” относится к 1865 году. Можно с большой долей вероятности утверждать: уже II действие (со 2 сцены) и, наверняка, III и IV действия писались Щедриным в Пензе. Там же происходила переработка I акта и 1 сцены II акта, которые, очевидно, были написаны в конце 1862 г. – начале 1863 г., до того, как Щедрин включился в текущую журнальную работу по редакции “Современника”.

В дальнейшем изложении мы постараемся подкрепить эту точку зрения доказательством связей пьесы Щедрина с некоторыми явлениями литературы, в частности, с “Записками из подполья” Ф.М.Достоевского, напечатанными в 1864 г.

 

* *

*

Безусловно, время написания произведения никак нельзя отождествлять с эпохой, изображенной в нем. Щедрин мог писать “Тени” в 1865 г., а рисовать, как полагали, события 1856-1857 гг., да и вообще любое другие время. Нет ли в тексте самой пьесы более точных указаний автора, когда происходит действие, определенных исторических приурочений?

На одно такое приурочение (балет “Дочь фараона”) указал Иванов-Разумник, на второе (газета “Северная почта”) – В.В.Гиппиус. Но и Ф.Д.Батюшков, первый предложивший разделить время написания и время действия пьесы, и В.В.Гиппиус (а вслед за ними – и почти все исследователи “Теней”) считали, что упоминание “Северной почты” и “Дочери фараона” – “легкий анахронизм”, “противоречивые детали” – результат того, что пьеса не была завершена, не была “почищена” писателем. Их поэтому и нельзя рассматривать как определенные, недвусмысленные “привязывания” автором событий пьесы ко времени не ранее 1862 года.

Предположим, что дело было так. Щедрин набрасывает пьесу. Понадобились ему, по ходу действия, наименования спектакля и газеты. И вот, чтоб не замедлять процесса работы, драматург в безотчетном порыве вдохновения вписывает первые пришедшие на ум названия. Потом он их, конечно, проверит, и, наверняка, заменит. Однако “Тени” были оставлены писателем, не подготовлены к печати. Так и сохранились в рукописи два досадных анахронизма...

Возможный вариант? Да. Но он плохо вяжется с той огромной работой, которая проделана над рукописью. Еще менее – с особым, присущим Щедрину, отношением к историческим реалиям в своих произведениях, реалиям всегда точным, всегда подобранным с определенным идейным и художественным расчетом.

Новый балет Сен-Жоржа и Петипа “Дочь фараона” был впервые поставлен 18 января 1862 г. В сезоне 1861-1862 гг. успеха он не имел из-за неудачной исполнительницы заглавной роли – Розитти. Когда в сезон 1862-1863 гг. место Розитти заняла Петипа, то она “произвела... такой фурор, что балет выдержал 27 представлений кряду в течение зимы; театр всегда был полон”18. Успех был огромный.

Из 65 балетов, шедших на русской сцене в 1855-1881 гг., “Дочь фараона” занимает второе место по количеству представлений19. Н.Степанов посвятил новому спектаклю целую страницу карикатур20. Словом, “Дочь фараона” стала примечательным явлением в светской жизни столицы.

Все события “Теней” разворачиваются в течение двух месяцев (между I и II, II и III актами проходит по месяцу). Начало действия – день приезда семьи Бобыревых в Петербург. “Я сегодня только приехал”, –говорит Николай Дмитрич (IV, 364).

В какое же время года он впервые посетил петербургскую квартиру Клаверова?

Через два месяца после приезда в Петербург Софья Александровна возвращается домой уже в теплом салопе и в теплых башмаках (III акт, IV, 408). Князь Тараканов предлагает устроить для нее загородное катание на тройках. “Морозная ночь! Луна! Лихая тройка...” (IV, 414).

Поскольку события III акта происходят зимой, Щедрин, всегда точный в деталях, заменил в одной ремарке III д. фуражку шапкой, т.е. летний головной убор – теплым, зимним (см. ЧР, л. 13 об). Вот еще одно доказательство, что III акт пьесы происходит уже зимой!

Значит, Бобыревы приехали в столицу осенью за два месяца до зимы, а не весной или летом. Если это было осенью 1861 г., то как же во втором акте Ольга Дмитриевна могла бы сетовать на “нынешнюю молодежь”: “А вы, messieurs, не можете совершить даже одного подвига: не можете достать билета в “Дочь фараона”? (IV, 384). Во-первых, прошел только месяц, и, значит, этот балет еще не шел (премьера состоялась 18 января 1862 г.). Во-вторых, в сезон 1861-1862 гг. “Дочь фараона” не пользовалась успехом и достать ложу вовсе не было бы “подвигом”. Заметим, что Клаверов, еще не зная об этом желании Мелипольской, но стремясь покорить Софью своей внимательностью, привозит ей билеты именно на “Дочь фараона”. Он не затрудняется в выборе – это самый модный спектакль.

Да, это зима 1862-1863 гг., когда новый балет, благодаря Петипа, имеет неслыханный успех, когда театр переполнен, а ложа на “Дочь фараона” – предмет мечтаний провинциальных дам и объект для “подвига” их поклонников. В другое время – годом раньше или годом позже – не могло быть столько разговоров вокруг билетов на этот балет. Поступок Клаверова, доставшего ложу на “Дочь фараона”, не расценивался бы как особая любезность. “Легкий анахронизм” (упоминание “Дочери фараона”) оказывается удивительно уместным в предлагаемых пьесой обстоятельствах. Он не противоречит поступкам героев, а, наоборот, объясняет их, делает правдоподобными.

Еще более прочно, с острой политической окраской введена в “Тени” газета “Северная почта”.

“Северная почта” (начала выходить с 1862 г.) не была обычным изданием среди многих газет, которые возникали в 60-х годах. Она была характерным порождением именно 1861-1862 гг.

Усиливая репрессии против революционной демократии, жестоко подавляя крестьянские восстания, правительство одновременно делало вид, что оно за “разумные” реформы, либеральные меры. Для вящей иллюстрации такой “доброй воли” Александра II и его сатрапов министр внутренних дел П.А.Валуев и организовал издание этой “официально-постепенно-либеральной”, по выражению “Искры”, газеты.

Что и говорить: появление в либеральном облачении нового официального органа Министерства внутренних дел было примечательным событием! Нельзя было допускать, чтобы этот дешевый полицейский либерализм кого-нибудь одурачил. И деятели демократического лагеря взялись за разоблачение “газеты политико-педагогических замыслов”21.

В нелегальной статье-прокламации, которую принято именовать “Русское правительство под покровительством Шедо-Феротти”, Писарев писал: “Наше либеральное правительство уважает общественное мнение и для своих мирно-прогрессивных целей пускает в ход благородные средства, как-то печатную гласность. Валуев и Никитенко сооружают газету с либеральным направлением (Писарев имеет в виду “Северную почту” – Л.Л.), а при этом и продолжают, все-таки, преследовать честную журналистику доносами и цензурными тисками”22 .

Н.Степанов нарисовал сановника с лицом Валуева, который, похвалив чиновника за какую-то докладную, говорит: “Наш журнал нуждается в людях... Я прикажу зачислить вас в сотрудники!”23. Вот как делался “свободомыслящий” орган!

“Один из тысячи” (В.Курочкин) едко высмеял либеральные потуги “Северной почты”, для вида восхвалявшей свободу слова и даже национально-освободительное движение в Италии.

Свободу слова “Почта” хвалит,

И прежний баловень “Пчелы”

В нее Илья Арсенев валит

Мадзини буйному хвалы24 .

Щедрин, конечно, тоже взялся за “Северную почту”. Под пером сатирика гораздо более широкий смысл приобрел намек Курочкина, что в “Почте” на ролях вольнодумцев выступают продажные публицисты, питомцы “Северной Пчелы” (тот самый И.Арсенев, которого “Искра” называла Арсенев III – за его связь с III отделением).

В первой же хронике “Наша общественная жизнь” Салтыков раскрыл сущность валуевской затеи. Он поставил в один ряд с известными своей продажностью органами – “Северной Пчелой” и “Нашим Временем” – не отдельных публицистов новой газеты, а всю “Северную почту”.

Щедрин накрепко соединил наименование нового органа с известным понятием о “благонамеренности”. “Человек, участвующий своими трудами в «Северной Пчеле», в «Нашем времени», “Северной почте”... – это человек благонамеренный” (VI, 41; ср. VII, 94). Но не обязательно участвовать в сиих органах, чтобы прослыть политически благонадежным. Достаточно читать их: “Утром благонамеренный встает и читает “Северную почту, откуда узнает, “в чем должна заключаться сегодняшняя благонамеренность” (VI, 42; ср. VII, 95).

А благонамеренность означает “хороший образ мыслей” людей, которых “отлично” кормят. Тут не может быть речи об убеждениях, а “тем менее о недовольстве кем и чем бы то ни было” (VI, 43). Для этих людей характерны “остервенение, благонамеренная плотоядность” (VI, 44).

Разоблачая замысел Валуева, Щедрин одновременно наносил удары и по дворянскому либерализму славянофилов, и по “фрондерству” Каткова. В “Московских письмах” (1863 г.) сатирик называл “Северную почту” источником вдохновения как для И.Аксакова, так и для Каткова.

Официально-полицейское словечко “благонамеренность” было переосмыслено и отрицательно истолковано еще Гоголем в “Мертвых душах”25. Едко прокомментированное Белинским26, слово это с гоголевских времен в обороте у либеральной журналистики имело одиозный смысл. Но гоголевское истолкование “благонамеренных” касается преимущественно морально-этических черт. А Щедрин, с 1863 г. вводя это понятие в свой лексикон, придал ему резкую политическую заостренность.

Писатель использует свое толкование “благонамеренных” и “благонамеренности” для характеристики либералов, которые быстро “линяют”, но делают вид, что они говорят “новое” слово, ведут свою “независимую” линию.

Вот в таком оригинальном образном осмыслении, выработанном зимой 1862-1863 гг., включил Щедрин “Северную почту” и “благонамеренных” в “Тени”. Включил точно в том же сочетании, что и в “Нашей общественной жизни”! (Бобырева сообщает своим гостям, что Клаверов обещал привезти “какого-то” литератора из “Северной почты”. “Il fait des feuilletons, de la politique... que sais je? (Он пишет фельетоны, политические статьи... откуда мне знать?). Клаверов говорит, что это человек очень благонамеренный!” (IV, 409).

Нет, “Северная почта”, да еще в сочетании с благонамеренностью, – не описка в “Тенях”. Эти слова – на своем месте: они точно рисуют признаки времени, когда при зареве петербургских пожаров “в нашу общественную жизнь, равно как и нашу литературу, проникла благонамеренность” (VI, 46). Современники, читатели и зрители, сразу бы поняли, о какой эпохе идет речь, лишь услышав эти слова. К такому восприятию они были подготовлены публицистикой того времени, в первую очередь – публицистикой самого Щедрина.

Итак, реалии “Дочь фараона” и “Северная почта” строго отграничивают время действия пьесы: не ранее 1862 г.

“Студентки”, отмеченные Ивановым-Разумником, не позволяют отнести события ко времени позже 1863 г.

Такая датировка событий пьесы, как мы увидим ниже, подтверждается и целым рядом других деталей, и особенностями поведения героев. Пока отметим еще одну деталь, подкрепляющую приурочение действия к 1862 г.

В разговоре о “студентках” и женской эмансипации один из героев пьесы, петербургский дворянчик Камаржинцев, заявляет: “У меня... есть знакомая, которая заказала себе сюртук” (IV, 410). Чтоб у Камаржинцева, бесконечно далекого от демократических кругов, оказалась знакомая “в сюртуке”, – таких женщин должно было быть немало. А до 1862 г. “стриженые”, нигилистки “в сюртуках” – совершенно нераспространенное явление.

С другой стороны, будь это на пару лет позже, вряд ли кого-нибудь можно было поразить такой новостью. И как ни глуп Камаржинцев, как ни привык он говорить тривиальности, однако в 1865-1865 гг. он уже бы не щеголял знакомством с дамой “в сюртуке”. Тогда б он что-нибудь болтал, скажем, о слепцовской коммуне и, во всяком случае, уже поносил бы “стриженых”, а не так равнодушно отзывался о них27 .

Но совместимы ли с таким хронологическим приурочением к 1862 г. упоминаемые в пьесе “оброк”, “эмансипация”, записка “чтоб ничего этого не было” (IV, 375), на которых обосновывается широко распространенная датировка событий пьесы предреформенным периодом?

Начнем с оброка. Почему лишь к дореформенным временам может относиться фраза князя Бирюкханова: “... Мы накануне революции: ведь мне мои мужики совсем оброка не платят” (IV, 375)?

Исторические данные говорят о другом. “Положениями 19 февраля 1861 г.” не только не ликвидировался оброк за пользование крестьянами землей, но на 20 лет вперед устанавливался его размер. Оброк вообще становился “основной формой повинности после реформы”28.

Но, может, это был официальный термин, не применявшийся после отмены крепостного права в литературно-публицистической и бытовой практике? Тоже нет. О неуплате оброка крестьянами Щедрин пишет в письмах июня 1861 г. (XVIII, 161), июля 1872 г. (XVIII, 256). В 1865 г. Влад. Монументов (В.Буренин) в пародийной комедии “Слияние сословий” специально характеризовал “новые” условия взимания оброка:

... помещику оброк

Идет от мужика, и так как ныне глоткой

Нельзя, как прежде брать, так надо, друг мой, кротко

Да ласково дела обделывать...29.

В 1865 г. “Колокол” (207 л.) публикует приговор крестьянам за вооруженное сопротивление требованию оброка.

Отказ от уплаты оброка был одной из форм крестьянского протеста против грабительской реформы.

Происходящий в пьесе разговор о взаимной связи “эмансипации”, которую “затеяли красные”, с неуплатой оброка и близостью революции – более характерен для 1862 г., чем для предреформенного времени. Либералы накануне реформы доказывали крепостникам, что отмена крепостного права приведет к умиротворению народных масс. Когда после реформы вспыхнули с особой силой крестьянские волнения, начались массовые отказы временнообязанных от выполнения повинностей, то крепостники и начали, как щедринский князь Бирюкханов, кричать, что “эмансипация” вот-вот приведет к революции. Известно, что и охранительный лагерь, и революционные демократы считали в 1862 г., что весной 1863 г., когда будут полностью введены “Положения 19 февраля”, произойдет массовое крестьянское восстание.

Таким образом, именно те реплики пьесы, на которые ссылаются исследователи, приурочивая события “Теней” к дореформенному времени, больше всего подходят как раз к 1862 г.

От всей аргументации, что Щедрин рисовал предреформернную ситуацию, остается, таким образом, всего лишь один довод. Рассмотрим и его.

Некий барон Клаус “подал какую-то записку, которою взывал к милосердию, и просил ни более, ни менее как чтоб ничего этого не было; разумеется, записка потерпела полнейшее фиаско” (IV, 375). “Чтоб ничего этого не было” объясняется комментаторами пьесы, как мольба крепостников перед царем не допустить освобождения крестьян.

Были ли подобные записки, проекты, петиции до 19 февраля 1961 г.? В изрядном количестве. Значит, их имел в виду князь Тараканов, повествуя о безуспешных стараниях барона Клауса?

Такое толкование как будто находит себе опору в рассказе “Госпожа Падейкова” (1859 г.). Помещица Падейкова, прослышав о готовящемся освобождении крестьян, приказывает девкам молиться богу, “чтоб этого зла не было” (III, 73). Само слово “освобождение” настолько ненавистно и страшно ярой крепостнице, что во всем рассказе оно ни разу не упоминается. “Это зло”, “этот яд” (III, 82), мечта, что может “ничего этого нет” (III, 81) – как тонко щедринские эвфемизмы рисуют психологию потрясенной барыни!

Но эти эзоповские обороты характеризуют лиц и покрупнее Прасковьи Павловны Падейкиной, растерявшейся после 20 ноября 1857 года (день рескрипта на имя Назимова). Щедринский образ и в данном случае оказывается шире рамок конкретной ситуации данного произведения. Ведь слова “освобождение крестьян” были в печати под запретом до 1859 г. Их заменяли словами “об улучшении быта крестьян”. А специальный циркуляр министерства просвещения 22 апреля 1858 г. указывал, что царем предложено не допускать в газетах “суждения и статьи, вообще до крестьянского вопроса касающиеся”30 .

В контексте “Теней” слова “чтоб ничего этого не было” играют другую роль, имеют другой смысл, чем похожие высказывания госпожи Падейковой. Падейкова дрожит при мысли, что, может, завтра “подлянки” не обязаны будут работать на нее и ей самой придется доить корову.

В пьесе, за обедом в петербургском клубе, два старца толкуют об эмансипации, о том, что “мы накануне революции”, ибо мужики совсем оброка не платят, “да и чего же другого ожидать можно, когда мы каждый день вынуждены быть в одном обществе с зажигателями” (IV, 375) – приходит к выводу князь Тараканов. И тогда, в завершение разговора, вопрошает князь Бирюкханов: “А вы не слыхали, князь, говорят, барон Клаус насчет этого записку представил?” (IV, 375). Насчет чего? Конечно, насчет эмансипации, насчет крестьянских неповиновений как показателе возможности и близости революции.

Но ведь это типичные разговоры, типичные записки после 19 февраля 1861 г., когда крепостники кричали, ссылаясь на крестьянские бунты, что “эмансипация”, реформы доведут дело до революции, что нужно всякие преобразования прекратить и применить “строгие меры”.

В письме из Твери 7 июня 1861 г. Щедрин писал о Коробьине, управляющем тверской палатой государственных имуществ: “Свирепость Коробьина произошла от того, что он получил известие, что в Михайловском уезде (Рязанской губ.), где у него имение, крестьяне ворвались в земский суд и стоптали исправника. Отсюда ярость, отсюда приурочение личной боязни к принципу общему. “Это они пробуют силы!” – вопиет Коробьин. – “свои силы”, бессознательно повторяет Баранов31, и вслед за этим краснеет. И, несмотря на свою стыдливость, посылает команды... Краснеет и посылает команды” (XVIII, 162).

“Пробуют силы” для бунта, для революции – вот смысл крика озверевшего реакционера Коробьина. А раз так: пусть губернатор “посылает команды” – войсками, силой оружия подавляет всякий проблеск крестьянского неповиновения.

Чем не Бирюкханов, не барон Клаус этот господин Коробьин, свирепствующий в Твери сразу после реформы?

Камергер Н.А.Безобразов, в 1859 г. подававший записку царю о вреде отмены крепостного права, и в 1863 г. выступил с проектом на эту же тему в Вольно-экономическом обществе32.

Щедрин в 1872 г. писал о времени, когда только что совершилась реформа: “То было время, когда одиноко раздававшиеся голоса Н.Безобразова и Г.Б.Бланка вызывали улыбку сожаления” (X, 533).

Обстоятельства, вполне отвечающие анализируемому эпизоду пьесы! Ведь именно “улыбку сожаления” вызывает у молодого Тараканова, Клаверова и других записка барона Клауса. Это нечто такое, о чем говорят с усмешкой, как о деле совершенно бесполезном, не имеющем практического значения: реформа уже свершилась!

Правительство объявило в 1862 г. о подготовке дальнейших реформ. Крепостники, ссылаясь на опыт “эмансипации”, вопили, что дело дойдет до революции, и сочиняли всевозможные проекты, так сказать, контрреформ.

Некрасов в “Недавнем времени” (1871 г.), рисуя эпоху реформ, вывел характерную фигуру:

Некто, слывший по службе за гения,

Генерал Фердинанд фон дер Шлехт,

(Об отводе лесов для сечения

Подававший обширный проект),

Нам предсказывал бунты народные

(Что, не прав я? – потом он кричал)...33 .

“Потом кричит” и тургеневский “снисходительный генерал” (“Дым”). В августе 1862 г. он считает, что “все стремится” в “бездну”, а посему надо “переделать все” сделанное, в том числе – “и девятнадцатое февраля”34 .

В пьесе Щедрина нет ни одного слова, ни одного намека, что дело происходит до реформы. Зато она исполнена недвусмысленных авторских указаний, которые, очевидно, легко бы воспринимались современниками, что дело идет о 1862 годе, о характернейшей политической ситуации именно этого времени полицейской реакции.

Мы постараемся в дальнейшем раскрыть идейный смысл такого точного приурочения писателем событий пьесы к сравнительно узкому отрезку времени.

Щедрин, порой кажется, словно боялся, что в “Тенях” не хватает колорита эпохи и расставлял своеобразные “ориентирные вешки”. Часть из них, наиболее очевидные, проанализированы. Упомянем и некоторые другие.

Давно уже общим местом в работах о Щедрине стало утверждение, что поскольку “эзопов язык” неприменим для сцены, Салтыков оставил драматические опыты, а в пьесах его нет и следов “эзоповой манеры”35. “Тут все написано открытым текстом... Здесь нет вынужденных эзоповских иносказаний” – характеризует “Тени” Д.Золотницкий36.

Конечно, в драматических жанрах не применима эзопова манера как развернутая художественная система, с ее иносказаниями, ассоциациями, сложной авторской речью, образами, зачастую основанными на развернутой метафоризации. Щедринская разновидность этой манеры – тем более не подходит для драмы.

Но в 60-х гг., кроме эзоповой манеры, индивидуально присущей данному писателю и даже (в определенной модификации) отдельному произведению, существовал эзоповский язык, общий для революционно-демократических писателей. Это было великолепно показано в известных исследованиях Корнея Чуковского.

В 1858-1863 гг., как определяет Чуковский, “выработался очень устойчивый, организованный, приведенный в стройную систему язык, рассчитанный на многие годы тайного общения с читателем”37.

Слова, термины этого языка, разъясненные, ярко прокомментированные демократической литературой, широко входили и в публицистику и в бытовую речь. После “Что делать?” термин “новые люди” не надо было никому объяснять.

Любопытная подробность. В “Тенях” Клаверов причисляет себя к людям “молодого поколения”. Однажды Щедрин дал ему реплику: “мы, люди новейшего поколения...” (ЧР, л. 5 об). Потом она была вычеркнута: выражение “люди новейшего поколения” стояло слишком близко к выражению “новые люди”...

В эту эпоху ряд общеупотребительных слов и выражений приобретал специфическую окраску, сразу вызывавшую в сознании читателя определенные исторические и политические ассоциации.

Это явление отмечает и исследователь языка Щедрина: “Время Щедрина характеризовалось социально-идеологическим размежеванием слов, резкой и четкой специализацией известной части их, закреплением слов за определенными общественными группами, а также превращением их в специальные термины”38 .

Автор замечательного труда о Грибоедове М.В.Нечкина пишет: “Каждая цитата великого художественного произведения – окно в историю. Она имеет и множество других аспектов изучения, но понять ее смысл во всей полноте нельзя, не учтя ее исторической связи с действительностью”39.

“Тени” в таком плане совершенно не изучены. А здесь много “окон в историю”: слов, выражений, оборотов языка шестидесятников, которые внешне совпадают с общеупотребительными, а на самом деле имеют особенный, “второй” смысл, важный исторический и политический подтекст.

Разберем пока две такие детали, помогающие уточнить время действия пьесы.

Петр Сергеевич Клаверов привык упоминать о том, что его карьера видного тридцатилетнего генерала, фактически управляющего министерством, карьера человека “молодого поколения”, началась “года три тому назад” (IV, 373). Но он с горечью признает, что “года три тому назад не понял бы”, как какие-то “мальчишки” посмели бы предъявлять ему свои требования (IV, 373). А вот теперь – приходится с ними считаться. “Три года тому назад” – так определял Клаверов в черновой рукописи время, когда он, благодаря даме вольного обращения Кларе, вышел “в люди” (ЧР, л. 5) и даже увлекся “идеею просвещенной и добродетельной демократии” (IV, 379).

Что это за “летоисчисление”? Когда Клаверовы “либеральничали, отрицали” и “именем отрицания ворвались в святилище старчества” (IV, 373)? Что это теперь, через три года, за время, когда Клаверовы боятся: “мы должны будем расчистить ряды свои” (IV, 373) в пользу более радикальных деятелей, тех самых, которых года три тому назад и всерьез бы никто не взял?

Иванов-Разумник полагал, что “эти “года три тому назад” могут относиться к 1855 или 1856 году”40, и, следовательно, действие пьесы относится к 1859-1860 гг. Однако это не так.

В 1858-1859 гг., в связи с необходимостью подготовки реформ, произошли некоторые изменения в государственном аппарате. Именно тогда в это “святилище старчества” и “ворвались” именем отрицания крепостного права “люди молодого поколения”, люди милютинского типа, с буржуазно-реформаторскими идеями “просвещенной и добродетельной бюрократии”.

В документации, художественной литературе, переписке современников часто встречается упоминание 1858 года как начала “нового времени”.

Замену в бюрократических сферах людей “старых” “новыми” Н.А.Милютин в своих воспоминаниях связывает с 1858 г.41.

К.Д.Кавелин писал К.К.Гроту в июне 1862 г. о режиме Наполеона III: ”Сходство с нашим режимом пять лет тому назад поразительное и приводящее в отчаяние”42. Заметьте, “приводящий в отчаяние” Кавелина режим существовал в России не в 1860 году, а в 1857 г. С 1858 г., очевидно, наступили иные нравы в русской государственной жизни.

Н.А.Серно-Соловьевич в декабре 1862 г. показывал на допросе: “... Все последнее пятилетие доказывает, что Россия выступает на новую дорогу”43 .

Некрасов озаглавливает свое стихотворение: “Из автобиографии генерал-лейтенанта Ф.И.Рудометова 2-го, уволенного в числе прочих в 1857 году”. А в “Недавнем времени” мы читаем:

Учрежденным тогда комитетам

Потерявшие ум старики

Посылали, сердясь не по летам,

Брань такую: “мальчишки!” “щенки!”

(Там действительно люди засели

С средним чином, без лент и без звезд,

А иные тузы полетели

В то же время с насиженных мест44.

“Комитеты” – губернские и Главный комитет по крестьянскому делу (1858 г.), редакционные комиссии (1859 г.).

Даже в официальном документе – всеподданейшем отчете III отделения за 1860 г. – исчисление ведется с момента приступа к реформе (1858 г.)45.

Итак, “года три тому назад” – не просто личная памятная дата Клаверова. Это 1858-1859 гг., известные всем. Но тогда и действие “Теней” приурочивается “через три года” – ко времени после отмены крепостного права.

Что речь в пьесе идет именно о событиях не ранее второй половины 1862 г., подтверждается как раз тем рассказом Тараканова-младшего, на основании которого принято приурочивать “Тени” к дореформенным временам. Бирюкхановское заявление, что “мы накануне революции”, подхватывает “старец” Тараканов: “Чего ж другого и ожидать можно, когда мы каждый день вынуждены быть в одном обществе с зажигателями” (IV, 375).

Первоначально эта реплика выглядела так: “Чего ж другого и ожидать можно, когда мы каждый день вынуждены сидеть рядом с поджигателями, принимать у себя зажигателей и даже ухаживать за зажигателями” (ЧР, л. 3 об).

Известно, что именно после петербургских пожаров летом 1862 г. реакционеры объявили революционеров-демократов “поджигателями”. Заявление Тараканова имело такой точный адрес и так сразу ассоциировалось с известными событиями, что Щедрин заменил уж слишком определенное “поджигатели” на чаще применяющееся в переносном смысле “зажигатели”. Окончание реплики (“принимать у себя” и т.д.) было опущено, ибо в 1862 г. Таракановы еще бывали “в одном обществе” с “зажигателями”, но уже не “ухаживали” за ними – реакция переходила в наступление.

Щедрин ставит еще одну “вешку”. Клаверов с презрением упоминает об “этих обывателях, которые... что-то устраивают, рассуждают о каких-то азбуках” (IV, 394). Что это за “азбуки”?

Шестидесятые годы – время усиленного обсуждения проблем народного образования, когда ряд прогрессивных деятелей пытались сделать, по крайней мере, грамотность достоянием крестьянских масс. Л.Толстой с 1862 г. начинает выпускать журнал “Ясная поляна”. Вопросы просвещения дебатируются на страницах печати самых различных направлений.

Правительство делало вид, что оно “тоже” за просвещение низов. В 1862 г. “Северная почта”, публикуя официальное сообщение о предстоящих преобразованиях, среди прочих указывала и на обсуждение в государственных сферах вопроса “об устройстве народных школ и вообще о системе народного образования”46 .

“В виду общего стремления распространить грамотность, следственно и письма, в массы народа, следует подумать и о том, чтобы упростить нашу орфографию и привести ее к одному основанию... чтобы было больше возможности каждому учащемуся скорее овладеть орфографическою стороною письма”47 , – писал педагогический журнал “Учитель”.

По инициативе В.Я.Стоюнина в столице начались совещания преподавателей русского языка и лингвистов об упрощении русской орфографии. Таких совещаний в 1862 г. прошло шесть.

“В Петербурге орфографические митинги хлопочут” об “обновлении русской азбуки”48 , – сообщал Обличительный поэт (В.Минаев). Широкое обсуждение реформы русской азбуки велось не только в специальной печати49. Оно перешло и на страницы общей прессы и литературно-художественных журналов, стало темой рассказов50, юморесок, шуток51, карикатур52. “Хлопоты об азбуке” буквально не сходят со страниц “Искры” весь 1862 год53 .

Это не было случайностью. Вопрос о реформе правописания, т.е. о демократизации образования, имел острый политический характер. Распространения просвещения вовсе не хотели ни реакционеры-дворяне, ни правительство.

Демократические деятели прекрасно понимали, что затея с упрощением азбуки окончится ничем. (На это, например, недвусмысленно намекал Елисеев в “Искре”54).

Так оно и вышло. Щедринский Клаверов неспроста столь отрицательно оценивал “рассуждения об азбуке”...

Итак, упоминанием в “Тенях” об “азбуке” Щедрин намекал на примечательное и памятное событие 1862 г.

Сопоставление многочисленных данных приводит к одному и тому же выводу: Щедрин несомненно приурочивал действие “Теней” именно к 1862 году.

Первому году после реформы.

Году, когда обозначилось размежевание революционных демократов и либералов, их убеждений, позиций, целей, образа мышления и характера социального поведения.

Размежевание, которое стало безусловно очевидным в 1865 году, когда “Тени” были написаны.

Это обстоятельство имеет первостепенное, во многом определяющее значение для понимания замысла, идейной направленности, содержания драматической сатиры Щедрина.